Онлайн книга «Рельефы ночи»
Он кричал нам это: «Бо! Га! Ты! Е!» — по слогам. Он втемяшивал это в нас, в наши картонные головы. Он орал: «Вы идиоты! Ну вы не подниметесь — другие поднимутся! Сейчас, уже скоро, вот-вот!» Муж спрашивал: «А вождь у вас есть? Чтобы вас поднять?» Не вас, а нас, орал Осип! Вы все делите на нас и вас, а надо — на нас, на страну, и на них, у кого власть! «Что же вы хотите? — устало спрашивал отец сына. — Что вы конкретно, блин, хотите?!» Он тоже срывался на крик. «Мы?! Хотим?! Что?! Да смерти мы хотим!» «За что?!» — орал отец. «За нашу грязь! За нашу помойку! За то, что вы так вот живете и будете жить! — орал Осип. — Мы будем у них брать власть, а они что, возьмут и так просто ее нам отдадут?! Да никогда! Никогда! И мы на смерть пойдем! Но власть у них возьмем!» Муж внезапно опускал плечи, они сдувались у него, как резиновый детский спасательный круг. «И вот вы возьмете власть… и что?» Его голос становился бесцветным, ровным. Пустым. «Ничего! — орал Осип. — Ни… че-го…» Тоже замолкал, чувствуя, как оседал, падал куда-то на дно, как топор, отец. Молчание висело в мастерской табачным дымом, таяло. Я стояла у плиты, варила гречневую кашу. Каша получалась размазней и не хотела, проклятая, рассыпаться. Воды я перелила, что ли? Кошка терлась лбом о мою ногу. Марсик сидел на стуле, глядел на меня круглыми, как ягоды крыжовника, ярко-зелеными глазами. Следил, как движется от кастрюли ко рту ложка с кашей. Я наклонялась и клала кашу в миску Марсика. Он будто нехотя спрыгивал со стула и подходил к миске. У них с Шурочкой были разные миски: у Шурочки — с цветочком, у Марсика — с двуглавым орлом. Цветочек и орла муж сам нарисовал, масляными красками. Молодой кот; молодой и красивый. Вырос — и в форточку! И — на улицу! В мир, где: кошки, трава, снега, сугробы, жучки и черви, и ветки колышутся, и страшные машины кошек колесами давят, — а все равно здорово. Живой кот должен жить живой жизнью. Он мужик, и у него есть яйца. И он должен мутузить кошек и продолжать род! Марсик, молодой и красивый. Молодой, красивый, дерзкий, полосатый, — юный тигр, Марс, бог войны и любви, ха! Вся округа твоя. Гуляй, задравши хвост! Морда у тебя изумительная! Все кошки уже тоже твои. И бабушки на лавочках — твои! Они тебя любят! Лепечут над тобой: вот тебе, Марсик, возьми, поешь! На газетках, в пустых консервных банках тебе жратву выносят царскую: куриные косточки, рыбьи головы, кто и молочка нальет от души. Будто мы его, сволочь такую, не кормим! Кормим, и еще как. Да молодое сильное полосатое тело просит еды. Ну да, и у нас не всегда еда бывает… когда и картошку на воде жарим… А коту нужно мясо, мя-а-а-а-со… Охотник ты, кот, ты мужик, охоться! И он охотился. Птичку однажды притащил в зубах — воробышка, и его терзал, таскал по мастерской, воробей несчастный, обреченный, пищал дико, потом утих, голова набок, и только хруст слышен. Хорошо кот позавтракал, славно. Я потом искала пятна крови: нет, нигде не было. Только перышки валялись по половицам… и то немного, два, три. С перьями воробья сжевал, зверь. Шурочка, мать, недолго матерью его была — пока малютку Марсика кормила. Как он возмужал — она его женою стала. Он и ее, как дворовых кошек, тоже иной раз за шиворот зубами по полу таскал. Ну куда деваться. Я понимаю, нехорошо. Кровосмешение. Инцест, по-научному выражаясь. Ну куда, куда денешь природу? Один умный сказал: гони природу в дверь, она войдет в окно. Наши кошки выходили в окно, в форточку, низко над землей, и входили в него же. Окно в жизнь. Окно в юность. Две молодые кошки: молодая кошка и молодой кот, свежие, гибкие, глаза горят, морды лоснятся. Берегитесь, жирные голуби! Ты умер. Тебя убили. Я знаю, как тебя убили, хоть я и не видела, как тебя убивали. Прости меня, кот, пожалуйста, прости. Прости, если можешь. Душа твоя кошачья видит, как я тут плачу. Разве по кошкам плачут? Разве по зверям вообще плачут? Это я уже загнула, да. Люди узнали бы — посмеялись бы надо мной. Но люди глупые. Они не знают, что у зверей тоже есть души. И есть живые сердца. И что они думают тоже. И мыслят. И страдают. И плачут они, как мы. И — любят. Любят они чище, лучше, крепче, сильнее, чем мы. Невозвратней. Кот мой, кот, первенец, под диваном молодою Шуркой рожденный. Ты слышишь меня, котяра? Слушай, как это было. Я ведь знаю. Меня не обманешь. Не проведешь меня. Не заговоришь мне зубы. 3. Осип с дружком, с Культпросветом, работали, деньги хотели заработать большие. На стройку ездили. Тяжести таскали. Красили-мазали. С утра до ночи. Им деньги хорошие посулили, а когда пришла пора выдавать заработанное — подло, обыкновенно обманули. Сунули им в руки немного жалких бумажек, ухмыльнулись криво: благодарите, что хоть так расплатились, и давайте шпарьте отсюда, чтобы духу вашего тут не было, ну, живо?! И Осип и Культпросвет — что ж, развернулись на сто восемьдесят и ушли, а что оставалось делать. Их, хозяев и их прихлебателей, было много, человек пять, или шесть, или даже семь, а их было двое, и они были безоружны. И пришли Осип и Культпросвет — куда? Не в мастерскую, нет. Они пошли к Кэт, к этой лупоглазой потаскухе, что рядом, через двор, живет, что их, бедняг, юных собачат, приворожила. Спит она с ними со всеми подряд! А если и не спит — то там такая богема у нее! Вольница. Делай что хочешь. Видела я однажды эту Кэт. Крашеная сучка. Молодится изо всех силенок. Я бы на ее месте уже давно сидела в кресле, ножки на грелке, и вязала носок. А она туда же: плечики из декольте дешевого торчат, сигаретка в зубках золотых, волосенки крашеные надо лбом — колтуном взбитым, как петуший гребень. Дешевка! И на Осипа сладко так посматривает. Ну сука и сука. Я Осипу тогда сказала… Он и слушать не стал. Явились к Кэт. Закурили, как всегда. Засмолили — хоть топор вешай! Кэт на гитаре бренькала. Культпросвет «козьи ножки» крутил, из рассыпного табака и газеты «Город и горожане». Потом пришел Кузя-хромоножка. — Когда у тебя нога-то поправится, Кузя? — крикнул Осип сквозь гитарное бренчание Кэт. — А когда рак свистнет! — радостно возгласил Кузя. — Кузя, у меня есть бабло! — крикнул Осип. — Бабло? Это классно! — крикнул Кузя в ответ. — У Культпросвета тоже есть! — крикнул Осип. — А-а-а! Превосходно! — крикнул Кузя. — И у Белого есть! — крикнул Осип. — Ну вы, пацаны, в натуре! — крикнул Кузя и сложил пальцы рогами. |