Онлайн книга «Серафим»
|
- Не пойду к тебе лечиться, Укол ставить не пойду! А пойду к Кускову Кольке – Он мне вставит хрен в пизду! И все старухи за столом как грянули: - Ух ты, ах ты! Все мы космонавты! Весело живу. Особенно когда ночью меня с кровати сдернут. У кого роды; за кем смерть пришла. Так и варю в одном котле жизнь и смерть. Если кого не спасу – приду в избу мрачный, жена знает уже, что делать. Выставляет на стол чекушку, тонко нарезанную солонинку. Заваривает крепкий чай. И хохломскую миску с медом ближе, ближе ко мне пододвигает. Я пью, закусываю, ем, горячий чай отхлебываю. И говорю тихо: давай жить, жена, пока живется, и пить будем, и гулять будем, а как смерть придет – помирать будем. И она приваливается к моему плечу, хлюп-хлюп носом, и лепечет беззвучно: да я без тебя, Петюшка, и дня не проживу! Проживешь, говорю, еще как проживешь. И хлоп – рюмашку. И жарко все сразу внутри. И серое, восковое лицо старухи мертвой серой свечой горит перед глазами. СВЯТАЯ НОЧЬ. СЕРАФИМ Я не забуду никогда эту ночь. Сколько бы лет я ни прожил еще на земле. Чистая, теплая ночь. Август. Зеленые изумрудины огней горят на створных знаках. Золотая Рыба сказала мне молча: сегодня. Золотая Рыба сказала мне тихо: нынче ты Меня поймаешь. А Настя моя сказала мне: Серафим! За тобою везде пойду и всегда. И на ночную рыбалку с тобой тоже пойду, как ходила при Солнце. При Луне ли, при Солнце – все одно: мы с тобой одно, и это всегда так будет. Собрались и пошли. Золотая Рыба сказала мне молча: сетью лови Меня, только сетью, благородную, святую Рыбу, не выковали еще злого крючка на Меня, что рассечет Мне губу, раскровянит. Сладь сеть крепкую, добрую, с мелкой ячеей. Я знал, что делать. Лодка моя готова была, просмоленная. Настя с собою, если проголодаемся, круглый белый хлеб взяла. А я – бутылку кагора. Или портвейна сладкого, не помню. Помню: ее глаза, полные света. Помню: мы оба нюхали свежий хлеб и смеялись от счастья. Сеть, свернутую, я нес под мышкой, а Настя держалась за руку мою, как ребенок. Спустились к Волге рыболовецкой тропой. Узкой и крутой. Настя обжигалась о крапиву, срывала синюю ежевику, кричала: кисло! А я нес сеть и думал: когда нам будут кричать «горько»? Или, если я священник, я жениться не могу, а мог бы жениться до принятия сана? Зачем, что, почему придумали люди? Ведь не Христос так заповедал? Сырой песок. Босые ноги вдавливаются в сырой песок. Меня бьет сильная, крупная дрожь. Колыхает всего. Вроде как в жару я. Улыбаюсь. Настя видит: волнуюсь. Настя шепчет мне что-то ласковое, не слышу. Я слышу сердце ее, это главное. Пусть лепечет что хочет, ребенок мой родной. Ребенок мой! Настя! Ты же еще ребенок! У меня два ребенка: Никитка и Настя. Сердце тает от нежности к ним. Настя смотрит, как я отвязываю от колышка лодку. – Настя, прыгай! – тихо ей говорю. Она входит в воду, и вода ей по колено. Теплая вода, хоть уже Ильин день прошел, и холодные грозы гремели. Еще теплая, и мальки тычутся мордочками в Настины щиколотки, детскими ртами кожу ей кусают, щиплют. – Это мальков стерлядки в Волгу выпустили, – шепчет Настя и любуется ими, рыбьими детенышами. – Какие красивые… несмышленыши… – Наша Рыба мудрая, – говорю. – Мы сегодня поймаем ее. И Настя умолкает. Впрыгивает легко в лодку. Садится на нос. Голову закидывает. Глядит на звезды: их много. Звезд так много, что я не понимаю, мы плывем по реке или в небе. Плывем среди звезд. Пахнет кувшинками. Пахнет рыбьей чешуей. Пахнет прелыми водорослями сеть, я уже развернул ее. Настя помогает мне, держит конец сети. Другой я медленно опускаю в воду, и тихо, медленно плывет лодка, и брошены в уключинах весла, и только течение лодку несет. Звезды осыпаются в темную воду. Далеко, в глубине, раздумчиво ходят тени налимов, спят под камнями сомы. Внезапно взбулькивает вода серебряным веретеном: это сильный, мощный молодой язь играет на стрежне. Взмыл над водой свечкой, ударил масленую, черную волну хвостом – и ушел. В прозрачность. В толщу времени. В вечность. Мы плывем в вечности, и я сознаю это. Сегодня особенная ночь. Ночь моей золотой рыбалки. Ночь единственной ловли. Ты же поймал уже счастье свое, ты поймал… Нет. Ничего не поймал ты. То, что поймал ты, – свободно. Выпусти птицу. Выпусти рыбу. Выпусти зверя. Выпусти из клетки раба твоего. Выпусти – и благослови – любовь. Плывем. И вдруг лодка замирает. Лодку не несет дальше теченье. Я гляжу на Настю. Я вижу: хоть вода теплая, пальцы ее замерзли. Она окунает их в воду. Вода синяя; жемчужная; цвета болота и малахита; текучая; цвета перловицы на перекате волны; цвета печной сажи, если взгляд погрузить глубже, глубже. Звезды отражаются в воде, и вода дышит небом. Мы плывем по небесной Реке. Мы уже в небе. Мы в небе при жизни. Кто дал нам эту благодать? Господи, благодарю Тебя. Господи, как мне Тебя благодарить? Что сделать мне для Тебя? И вдруг Настя шепчет: – Тяни!.. Тяни!.. И я сам чую, как сеть справа отяжелела, будто чугуном налилась, и лодка стала. Лодка стоит, как на якоре. А потом – резко – сильно – неудержимо – кто-то, кто в сеть забрел, заплыл, тот, кто на глубине плыл, лодку потянул, потащил! – А-а-а-ах! – крикнула Настя, выражая восторг. Звезды сыпались ей на голову, это был звездопад, падали жемчуга и бериллы, валились сапфиры и изумруды, и я подумал жадно и весело: вот бы из самоцветов этих смастерить оклад для моей Елеусы! – Стой, – сказал я, – все! Это – Она! – Кто – Она?.. – Рыба наша… Охота. Охота. Поймать. Изловить. Вся кровь вскипает. В жилах мужчины всегда охота течет. С жаждой этой невозможно бороться. А что, иерей – что, сусальный ангелочек?! Что, священник – это такой благостный, аж весь прозрачный, как мед, сладкий праведник?! Да и нету таких на земле! И священник – мужик! И в его сердце – мужская жажда! Жажда охоты! Радость добычи! Гнев справедливый на зло, бушующее, кипящее в мире! Страшная, дикая радость победы! |