Онлайн книга «Возвращение с края ночи»
|
И на дальней периферии сознания возникла дискомфортная, но будто бы совершенно чужая мысль. Что от всех этих разрушений никакими записками объяснительными не отбояриться. И ясно, что разборки с начальством предстоят более чем серьезные. И лучше всего вообще просто исчезнуть. Пропасть без вести. Уйти в никуда. Ну, какая бюрократия может иметь значение после всего пережитого. Все было неважно. Все малосущественно. Он смотрел на руины умершего мира. И видел зубы покойного, которыми тот еще будет пытаться прикусить. Он умер, но еще бредит жизнью. Джой трусил у ноги, цокая когтями. Спокойный, многоопытный, верный пес. И для Джоя ничто не было важно, кроме одного-единственного в его жизни человека — его маленькой стаи. Каморка. Пишущая машинка с вкрученным в нее листком. Листки с заметками. Ведь для чего-то же писал? — Когда же я писал это? — удивился Воронков. Глаза побежали по строчкам. «Ежели как-то так исхитриться и окинуть взглядом просторы доступного сему взгляду мироздания, то как-то, видимо, дойдет до ума правильность первой части фразы, начертанной на камине старика Эйнштейна: „Господь Бог изощрен, но не злонамерен“. И он, видимо, действительно изощрен! Сколько всего в нашем, этом самом, таком сяком, мироздании наверчено. И как хитро все взаимосвязано. Да, точно — изощрен. Как терпеливый, искусный часовщик, задумавший не просто какие-то там особенные часы…» Вроде бы сам писал, но читалось как нечто чужое и чуждое. А интересно… Рука небрежно шевельнула бумажки, лежавшие возле машинки. По столу покатился белесый с выемками под пальцы, витиевато-гармоничный стержень. Воронков взял его. «Инструмент!» — вспомнил он слова Художника. Казалось, что само присутствие здесь этой волшебной палочки, забытой или оставленной на память, как-то электризует не то что воздух, но самую ткань реальности. Ткань… Ткань реальности… Последнее время этот образ стал привычным уже. Мир бесконечен во времени, пространстве и многообразии, потому что растет, усложняется, будто вечный гобелен, который постоянно доделывает неутомимый ткач. А сонмы терпеливых художников украшают канву вышивкой в предусмотренных для этого местах… Но иногда художник увлекается и заходит за отпущенную рамку, слегка нарушает единый замысел изощренного ткача. И мир приобретает новые свойства… Что-то заклубилось в голове от этих мыслей. И смутное понимание забрезжило где-то за туманом. Белая птица — раскинувшая крылья, как раскрытая книга во тьме пещеры алхимика. Свеча, чей свет, зыбкий и нервный, вдруг начал наливаться краснотой. И тени в глубине… Огромные сросшиеся кристаллы в туманной дымке над болотами играли гранями в рассветных лучах… Воронков мотнул головой, стряхивая наваждение, и убрал стило в карман. Да именно — стило! Верное название для таинственного инструмента Художника. Глаз вновь зацепился за строки: «…уже давно стало банальным сравнение — большой город похож на сложный живой организм, который хотя и неподвижен, но тем не менее растет вширь и ввысь, болеет…» — Да, — пробормотал Сашка, — благоглупости, упражнения для беглости пальцев… На фига писал? Строки были какими-то по-пионерски аккуратными и наивными донельзя, но было что-то в них важное, нестерпимо пронзительное: «…так ли уж „не злонамерен“ сей искуснейший часовщик, направляя свое отточенное мастерство в незнаемые дебри? А ну как его механизм окажется столь тонок, что самую ткань времени зацепит какой-то острый зубчик его часов, да и нарушит? Выдернется одна только ниточка из нежнейшего шелка. Одна только неприметная складочка нарушит орнамент измеряемого полотна. К каким последствиям это может привести? „От малых причин бывают большие следствия“, — говаривал якобы Козьма Прутков, сам-то бывший как раз малым следствием больших причин. Все в нашем мире так увязано друг с другом. Так утрясено и согласовано, что невозможно угадать, где и как отзовется „принцип домино“, когда ткнешь так, а выйдет эдак… Часовщик точит шестерни, заостряет оси… Что случится тогда, когда он соберет часы? Какой механизм он запустит тогда, когда повернет ключик? А пока? Пока Вселенная расширяется. На черном бархате светятся шестеренки, кровавыми капельками сверкают рубины, готовые стать опорами осей. Осталось недолго. Скоро, скоро все это займет места в тесном корпусе и ключ повернется. Всякий творец — частный случай Творца и подчас сам не ведает, что творит, ибо: изощрен, но не злонамерен…» — Философ, блин, — покачал головой Сашка, — Спиноза-с… Но цинизм не спас от умиления. Как-то устало и малодушно Воронков растрогался. Вот ведь жил парнишка, делал оружие для души. Еще не понимая, как это ОРУЖИЕ может быть ДЛЯ ДУШИ. Не отдавая себе отчет. Но не в состоянии переступить через свое отношение к этому. Слишком много Воронков вложил в свое творение. Вот так. Оружие, вещь вроде бы смертоносную, можно изготавливать в состоянии, близком к просветлению. Бывало, задумывался: ну как можно любить оружие? Не находил ответа. По-другому он просто не мог и, не считая, тратил время и силы. Только теперь понял, когда уже было поздно, понял как итог, что оружие не отнимать жизнь призвано. Оно призвано сохранять жизнь. По-другому могут думать только те, кто заглядывает в черный зрачок ствола, не догадываясь об истинном смысле этого величайшего в истории человечества изобретения. Оружие дало жизнь человечеству. Спасло его — голого, почитай беззубого, лишенного когтей и всего прочего звериного арсенала человечка — от жестокой агрессивной среды. И впредь должно нести эту миссию, а не служить братоубийству. Теперь — то Воронков это понимал и разумом и душой. И умилялся себе прежнему, не понимавшему, но чувствовавшему верно. А вот эти листочки? Они-то были для чего? Для каких откровений записывались беглые, не оформленные во что-то большее мысли? — Нам снова понадобятся настоящие книги, написанные твердой рукой на добротной бумаге, — прочел вслух для Джоя. — А? Каково? К чему это я? Когда понадобятся-то? Вопрос… В чужих мирах, краях и странах начинаешь очень трепетно относиться к воспоминаниям. Листочки с заметками будили в памяти картины. Яркие картины из прошлой жизни… Может быть, и писал их Воронков для вот этого момента. Для того, чтобы найти себя в себе? — Ну, так что? Сматываемся? — подмигнул он Джою. |