Книга Пелагия и белый бульдог, страница 27 – Борис Акунин

— Лестно слышать, — склонил голову Бубенцов, с некоторым удивлением встретив ее взгляд, внезапно сделавшийся из брезгливо-изумленного восторженным. — Скандал и в самом деле общегосударственного масштаба. Разгул самого дикого язычества — позор для европейской державы, а вина целиком и полностью лежит на местных властях, прежде всего церковных. Хорошо, что здесь как раз оказался я. Можете быть уверены, дамы и господа, что я досконально разберусь в этой истории, отыщу виновных и верну лесных дикарей в лоно церкви.

— Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Поджио. — Ох и везучий же вы человек, господин Бубенцов. Такой счастливый билет вытянуть.

Но Владимир Львович, кажется, прочно вошел в образ государственного мужа и инквизитора — шутить он сейчас был не расположен.

— Напрасно комикуете, сударь, — строго сказал он. — Дело страшное и даже чудовищное. Мы не знаем, сколько таких безголовых лежит на дне рек и озер. Верно также и то, что будут новые жертвы. Нам уже известно от доверенных людей, как обставлен ритуал убийства. Ночью к одинокому путнику подкрадываются сзади служители Шишиги, накидывают на голову мешок, затягивают на шее веревку и волокут в кусты или иное укромное место, так что несчастный и крикнуть не может. Там отрезают голову, тело бросают в болото или в воду, а мешок с добычей относят на капище.

— Oh my God! — перекрестилась мисс Ригли.

— Надо непременно сыскать это капище и выписать ученых из Императорского этнографического общества, — с азартом предложил Кирилл Нифонтович. — Идолопоклонство с охотой за головами — это же редчайшее явление для наших широт!

— Ищем, — зловеще молвил Бубенцов. — И найдем. По телеграфу из Петербурга мною уже получены все необходимые полномочия.

— Помните? — снова невпопад воскликнула Наина Георгиевна. — Нет, помните у Лермонтова?

Ничтожной властвуя землей.

Он сеял зло без наслажденья.

Нигде искусству своему Он не встречал сопротивленья.

Господа, ну что вы такие скучные, господа? Смотрите, какая луна, сколько в ней таинственной, злой силы!

Пойдемте гулять в парк. Право, Владимир Львович, пойдемте!

Она вскочила и порывисто подбежала к Бубенцову, протягивая ему тонкую руку. Что-то с Наиной Георгиевной произошло, и, похоже, что-то очень хорошее — лицо ее сияло экстазом и счастьем, глаза сверкали искрами, точеные ноздри пылко раздувались. Внезапный порыв взбалмошной барышни никого особенно не удивил — видно, все привыкли к резким перепадам ее настроения.

— Можно и погулять, — благодушно произнес Краснов, поднимаясь. — Вот вам моя рука, мисс. — И предложил англичанке руку, галантно согнув ее калачом. — Только чур не бросать меня, а то налетят сзади и мешок на голову, ха-ха.

Наина Георгиевна всё стояла перед Владимиром Львовичем, протягивая ему руку, однако Бубенцов не делал встречного движения и только смотрел на красавицу снизу вверх спокойным и уверенным взглядом.

— Недосуг, Наина Георгиевна, — сказал он наконец ровным тоном. — Надо посидеть с тетенькой. И еще я намеревался перед сном составить памятную записку для полицейской охраны. Есть распоряжение из Петербурга приставить ко мне стражу. Дело-то нешуточное. Я уже и первую угрозу нынче получил, письменную — она к делу приложена.

Барышня ласково молвила ему:

— Ах, милый Владимир Львович, лучшая стражница — любовь. Вот кому надобно доверяться, а не полиции.

Если отказ Бубенцова и расстроил ее, то виду она не показала.

— Ну как хотите. — Кротко улыбнулась, повернулась к остальным мужчинам и уже иным голосом, повелительным, требовательным, провозгласила: — Идемте в парк. Только каждый сам по себе, чтобы страшней было, и станем перекликаться.

Она сбежала по ступенькам и растаяла в темноте. Ширяев, Поджио и Петр Георгиевич молча последовали за ней. Последний, правда, обернулся и спросил:

— А вы что же, сестра Пелагия? Идемте, вечер и вправду чудо.

— Нет, Петр Георгиевич, я тоже к вашей бабушке наведаюсь.

И пошла Пелагия следом за грозным инспектором, а на террасе, что минуту назад была полна людей, остался один Спасенный, накладывавший в вазочку малинового варенья.

* * *

— Завтра с утра вам станет гораздо лучше, тетенька, и мы поедем кататься, — тоном непререкаемой уверенности говорил Бубенцов, держа Марью Афанасьевну за запястье и глядя ей прямо в глаза. — Вот только сначала сделаем дельце со стряпчим. Это очень хорошо и правильно, что вы его вызвали. А то, право, стыд и смех — Дроздовку приживалке оставлять. Это все равно как если бы Елизавета Английская завещала корону придворной шутихе. Так, тетенька, не делают.

— А кому же завещать? Петьке с Наинкой? — едва слышно возразила Татищева. — Всё на ветер пустят. Продадут имение, и не приличному человеку, потому что у дворян нынче и денег нет, а какому-нибудь денежному мешку. Он парк выкорчует, в доме фабрику откроет. Джаннетка же ничего менять не станет, всё оставит как есть. Петру с Наиной будет денег давать, они ей как родные, а баловать не позволит.

— Королева Елизавета поступила иначе — сделала наследником Иакова Стюарта, хотя у нее имелись родственники и поближе, чем он. А всё потому, что заботилась о благе своего владения. Стюарт был муж истинно государственного ума. Королева могла быть уверена, что он не только сохранит, но и многократно укрепит ее державу. Знала она и то, что он, будучи бесконечно ей благодарен, восславит ее память и не обидит дорогих ее сердцу сподвижников.

Больше всего Пелагию поразило то, что Владимир Львович ничуть не стеснялся присутствием посторонних. Ну, Таня, допустим, дремала, обессиленно откинувшись на стуле — умаялась за день, но сама Пелагия сидела рядом, у самого подножия кровати, и нарочно стучала спицами как можно громче, чтобы бесстыдник пришел в чувство.

Какой там!

Бубенцов наклонился ближе, по-прежнему глядя Татищевой в глаза.

— Я-то ведь знаю, как увековечить вашу память. Вам не надгробье каррарского мрамора нужно и не часовня. Это всё мертвые камни. Вам же иной памятник потребен, живой и прекрасный, который распространится из Дроздовки по всей России, а потом и по всему миру. Кто продолжит ваше благородное и многотрудное дело по выведению белого бульдога? Ведь для них для всех это глупый каприз, нелепая причуда. Ваша мисс Ригли собак терпеть не может.