Онлайн книга «Времена не выбирают»
|
Генерал с видимым интересом рассматривал Клаву, и ей очень скоро стало не по себе под взглядом этих черных блестящих глаз. Ей очень не понравился этот взгляд и то, как бесцеремонно прошелся он по ее лицу и фигуре. Все это происходило в полной тишине. Генерал молчал, а остальные, по-видимому, не смели говорить без его разрешения. Наконец генерал сказал что-то по-турецки. Голос у него был низкий и сильный, но произносил он слова тихо и медленно. – Назовите свое имя и звание, – перевел на французский стоявший слева от нее офицер. – Неверова Клавдия, – ответила она. – Я подданная Российской империи. В греческой армии служила в качестве волонтера. Звания не имею. Перевода не последовало, и Клава поняла, что генерал конечно же хорошо знает французский язык, как и абсолютное большинство старших офицеров турецкой армии. Он просто демонстрировал свою значимость, дистанцию между ним, генералом, и военнопленной. Генерал снова сказал что-то – две-три фразы, но эти его слова ей уже не перевели. Однако выражение лиц присутствующих в кабинете офицеров ей не понравилось. По лицам офицеров, в ответ на слова генерала, прошла какая-то волна улыбок, очень определенного свойства, а в глазах появился характерный блеск. Возможно, это и не встревожило бы Клаву, если бы не одно обстоятельство. Янычар не улыбнулся, он нахмурился. * * * – Ахалан бикун, [75] Эма. – И тебе шалом, [76] Решад. – Как поживает твоя семья? Все ли благополучно? – Спасибо. У них все в порядке. Вчера получил от мамы письмо. Она пишет, что все здоровы. Отец работает. Саша заканчивает Технион. Будет работать у отца на моторном. А как твои, Решад? Все ли здоровы? Как Надия? Как Йилмаз? – Божьим промыслом. Все здоровы. Йилмаз пошел в армию, но, думаю, все закончится быстрее, чем их пошлют на фронт. – Дай бог. – О чем ты хотел говорить? – Ты становишься похож на еврея: сразу за дело. – Такая у меня служба, Эма. Слушаю тебя. – Мне нужна помощь, Решад. – Чем я могу помочь, брат? – Эта девушка… летчица, которую я сбил… – Кысбалах! [77] Эта шармута [78] убила моего брата! – Она убила его в честном бою, Решад. Как воин воина. Она и меня сбила, если ты забыл. – Не забыл. Прости, брат. Я злюсь не на нее. – А на кого? – На себя! – ??? – Я бессилен помочь, Эма. Селим-паша хочет ее, и он ее получит. Кисмет. – Что значит «хочет»? Мы в каком веке живем? Она же военнопленная! – Она никто! Она пыль под ногами правоверных. Она… Селим-паша генерал и родич визиря! – И контрразведка не хочет вмешиваться… – Он не шпион и не предатель. Он командующий округом. И… Эма, ты же уже не мальчик с Адара! Селим-паша турок. Понимаешь? Он турок из знатной семьи, а ты еврей, а я – араб, да еще и немусульманин к тому же. А она… она просто красивая баба, за которой нет семьи. Ты понял меня? Он замолчал, поднял свой стакан с неразбавленным ракы, посмотрел на него, как бы сомневаясь, и выпил водку залпом. Одним сильным глотком. Затем вынул из пачки папиросу и закурил. Моня сидел молча, рассматривая Решада, понимая всю правоту друга, но не в силах смириться с таким положением дел. Он смотрел на Решада, а видел лицо русской летчицы и понимал, знал наверняка, что это еще не конец. Чувствовал, как поднимается в нем решимость сделать что-нибудь такое, после чего возврата к прежней жизни не будет, и знал, что сделает это, что бы это ни было и чем бы ему ни угрожало. Знал, что сделает все ради этой женщины, которая убила брата его друга, чуть не убила его самого и едва не была убита им. Вот только там была война, а здесь была подлость. – Что для тебя эта женщина? – нарушил молчание Решад. – Дело не в женщине… – Гей ин тохас, [79] Эма! – Хорошо. Это дело чести! – Честь – это хорошо, но ты врешь. Только не знаю, кому ты врешь, Эма, мне или себе? Решад замолчал. И Зильбер тоже молчал. Ему нечего было сказать. Решад был прав. Между тем Решад докурил свою папиросу, затушил ее и негромко сказал: – Если об этой женщине узнает пресса… не наша… Ты понял? Не наша. Ты помнишь Вайса? – Какого Вайса? – Моше Вайса. Он учился годом позже. – Вайс… Да. А какое это имеет… – Майкл Вайс представляет в Иерусалиме Ройтерс… – Ройтерс… Я понял. – Эма, Селим-паша не забудет. – Не забудет. – Ты перечеркиваешь свою карьеру. – Элохим гадоль. [80] Спасибо, Решад. Ты мне помог. * * * Зимой тридцать восьмого она работала на линии Милан-Варшава. Седьмого февраля из-за грозы, разразившейся над горами, ей пришлось сесть в Цюрихе. Погода была скверная, в Цюрихе шел дождь, но ей все равно пришлось садиться, так как выбора уже не оставалось. Впереди по трассе бушевала гроза, аэродромы Швейцарии, Южной Германии и Австрии были закрыты – у них шел снег, а до Милана у нее уже не хватало горючего. Села она нормально, но перспективы были безрадостные. Синоптики на вопросы, когда же откроется маршрут, только пожимали плечами и раздраженно бормотали что-то о фронте циклона. Делать было нечего. Сидеть в аэропорту – бессмысленно, и от нечего делать она отправилась в клуб летчиков на Ваффенплатцштрассе. В клубе было тепло, накурено и шумно. И вот среди этого шума, состоящего из смеха, звона бокалов, многоголосого и многоязыкого говора, она и услышала имя человека, с которым хотела встретиться уже давно, с тех самых пор, как военный автомобиль доставил ее к воротам русского посольства в Стамбуле и двое молчаливых людей в гражданской одежде передали ее под расписку консулу Российской империи. – Herr Weiss? – Ja. С кем имею счастье познакомиться? – Я… Меня зовут Клавдия. Неверова. – О!!! Клаудиа! Вот так встреча! Я вас помню! Этот репортаж стоил мне аккредитации в Иерусалиме! – Сожалею… – Что вы, Клаудиа! Какие сожаления? Все вышло к лучшему. Мое начальство, в Ройтерс, сочло, что, как у вас говорят, «овчинка стоит выделки». |