Онлайн книга «Кратос»
|
– Федор Тракль умер более века назад, – заметил я. – Что есть смерть? Я не расположен вести философские разговоры. – Лучше расскажи о цертисах, – попросил я. – Кто вы? – Ты думаешь, что этот вопрос легче, чем вопрос о смерти? – Я постараюсь понять. Она встала, взяла мою руку, и меня пронзило непонятное чувство, которое мне уже приходилось испытывать: то ли боль, то ли наслаждение, то ли смутное воспоминание о чем-то прекрасном и навсегда утерянном. Оно напоминает дежавю и возникает внезапно, в любой момент, в любой обстановке, и так же неожиданно исчезает непонятно куда. И теперь передо мной словно приоткрылись небесные врата. Мы пошли на кухню. – Закажи себе обед, – сказала она. – Это долгий разговор. Я коснулся рукой панели управления доставкой еды, и устройство связи запросило яичницу с колбасой и кофе. Через несколько секунд заказанное блюдо уже дымилось на подносе. Я перенес его на стол и вопросительно посмотрел на цертиса. – Мне не надо, – улыбнулась она. – Так кто вы? – Человечество давно знает о нас. Древние евреи называли нас ангелами, греки – богами, китайцы – духами, японцы – ками. Мы направляли, поддерживали и оказывали покровительство. Теперь нас называют цертис и считают почти равными себе, всего лишь инопланетянами. Это не совсем так. Да, мы живем не только на Земле, мы живем во Вселенной. Но и Старая Земля, и Кратос, и Тесса, и Дарт, и другие песчинки мироздания так же дороги нам, как и все остальные. – В это трудно поверить. Она пожала плечами. – Я не требую веры. Ты спрашивал. – В чем ваша цель? – Мы сами – цель. Человек может стать цертисом более того, он должен им стать. – Метаморфы? Они и есть будущее человечество? – Нет. Они те, кто перестали быть людьми, но не смогли стать нами. Это тупиковый путь. – Значит, не болезнь? – Мы не знаем причины. На протяжении веков цертисами могли стать единицы. Прежде чем спасать человечество, ты должен понять, что произошло. – Человечество нуждается в спасении? Т-синдром смертелен? – Что есть смерть? – улыбнулась она. – Мы опять пришли к этому вопросу. – Исчезновение, – сдался я. – Тоже не определение, – сказала она. – Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Да, нам известно несколько таких случаев. – Где мне искать причину? – Думай. У нас есть предположения, но я пока умолчу о них, чтобы ты не был связан. Может быть, ты заметишь то, что мы пропустили. – Как я могу заблокировать микроаннигилятор? – Просто пожелай. Часть меня осталась в тебе. Представь, что твое сердце окружает светящийся шар, и они ничего не услышат. Яичница давно уничтожена, на дне чашки остыли остатки кофе. – До свидания! – сказала цертис. И ее образ стал расплываться и исчезать, пока вся комната не наполнилась серебристым сиянием, которое вскоре поблекло и угасло совсем. Процесс «регистрации» шел медленно, выпускали по нескольку десятков человек в день, так что я получил короткую передышку и решил навестить моих столичных знакомых. Первым в списке был мой друг поэт Никита Олейников. Я ничего не знал о его судьбе с момента ареста Хазаровского. Но связаться с Никитой не составило никакого труда, и я порадовался, что с ним все в порядке. – Не совсем, – сказал он. – Я переехал, увидишь. Залетай сегодня вечером. И он сбросил мне на устройство связи адрес и карту. Новое жилище поэта представляет собой грязную мансарду в бедной части Кратоса. Олейников шутовски кланяется: – Добро пожаловать, Ваше превосходительство! Я медлю, пораженный нищетой обстановки. – Ну, что стоишь? Заходи! – говорит он и разводит руками. – Как видишь! Никита высок, грузен, широкоплеч – гора, а не человек. И голос под стать – громовой, почти шаляпинский. Крупные черты лица, крупный нос, большие руки. Волнистые волосы до плеч, никогда не знавшие косы и банта и, по-моему, нерегулярно встречающиеся с расческой – обычай вольнолюбивой богемы. Над письменным столом два портрета: парадный портрет покойной императрицы и портрет Леонида Хазаровского в полный рост. На последнем опальный вельможа – еще блистательный царедворец в роскошном придворном платье и с тростью. Высокий лоб, брови вразлет, карие глаза, правильный тонкий нос, чуть пухлые губы. Красив, чертяка! Анастасию Павловну можно понять. Посреди убогой мансарды портреты кажутся иконами, украденными из соседнего храма. – Ты часом свечки перед бабой Настей не жжешь? – интересуюсь я. Никита поднимается в полный рост, выпрямляется и делается столь страшен, что я отступаю на шаг. – Она тебе не «баба Настя», а Великая Императрица Анастасия Павловна! – гремит он. Я кивнул. – Она и для меня Великая Императрица. Просто пока была жива, я от тебя только «баба Настя» и слышал. Извини. – Дурак был, – сказал Никита. – Пока имеем – сам знаешь. Ты садись! Он тяжело опустился напротив меня, и на столе возникла бутылка красного вина и два сомнительной чистоты бокала, извлеченные из-под стола вместе с бутылкой. – Тессианское? – поинтересовался я. – Обижаешь. Настоящее венгерское. Со Старой Земли. У меня еще две бутылки – берегу для таких случаев. Выпили. – Двадцать человек по делу арестовано, – сказал Никита. – И, думаю, этим не кончится. – По делу Хазаровского? – Естественно. А по какому же? – А тебе-то что? Ты ни бизнесом, ни политикой никогда не занимался. – Поэту невозможно уцелеть, когда стреляют в каждого второго [1] , – процитировал Никита. Не дожидаясь меня, выпил еще. – Хазаровский человек был, понимаешь? Человек! Нет, не ангел, я не утверждаю. Может, себе в карман и клал. Как дела ведут в колониях – сам знаешь. Но Леонид Аркадьевич не только под себя греб, он не только брал – он отдавал. Науку финансировал, образование, литературные премии учреждал, художников подкармливал. А этому ничего не надо! Ладно, поэты. Мы, допустим, люди бесполезные. Но при нем скоро академиков по чердакам расселять начнут. Ты слышал когда-нибудь, чтобы он что-нибудь хорошее сделал? О злоупотреблениях слухи ходили, было. А о благотворительности что-то нет. Зато теперь поют коллективные гимны! Вместо молитв! По пять намазов на день! |