Онлайн книга «Урман»
|
Тем временем красная рубаха умелькнула вдоль берега старицы по направленью к реке. Вятичский воин, оказавшийся на пути беглеца, не то что ловить его не попробовал — оттолкнул даже, спеша туда, куда и почти все прочие: к челнам. Вдогонку последнему уцелевшему ворогу бросился один Мечник. Хазарская рубаха… Поди, не прост человек, одетый в то, что даже из Волковых мог позволить себе только сам Волк. Не прост… Боги ведают, удастся ли стрясти хоть что-нибудь путное с языка уже захваченного охоронника (которого, кстати, вполне могли упустить ошалевшие от радости братья-общинники). Удастся — не удастся… Упустили — устерегли… Плевать. Этот, в рубахе-то, наверняка знает куда как больше! Беглец ни разу не оглянулся, однако же он наверняка слышал настигающий хруст валежника под Мечниковыми сапогами. Слышал… Что же с того? Босиком да без штанов даже этакой светлой ночью по лесу не больно побегаешь… Впрочем, нет — именно больно. Кудеслава и то весьма ощутимо хлестали ветви, беглеца же наверняка секли в кровь. Обтянутая красным спина мелькала совсем близко. Мечник уже примеривался, как бы ловчей ухватить добычу, когда добыча эта вдруг резко метнулась в сторону. Кудеслав в своем панцире да шлеме был куда тяжелее. Не сумев повторить прыжок беглеца, он пробежал еще несколько шагов по прямой; нога его обо что-то запнулась, над головою послышались шелест, треск… В самый последний миг сообразив, что случилось, Мечник изо всех сил прыгнул вперед, выворачиваясь из-под рушащегося на голову бревна-давилки. И тут же перед Кудеславовым взором полыхнуло ледяное свирепое пламя; с оглушительным звоном лопнула небесная твердь, осыпаясь на землю жгучим угольем звезд… И обезмеченного Мечника проглотила самодовольная неспешная тьма. * * * Он шел по бескрайней равнине, утопая по колено в жухлой бурой траве. Он шел и шел, а в невообразимой дали так же спокойно и непреклонно уходил от него горизонт. И до самого горизонта на равнине не было ничего, кроме идущего невесть куда Мечника Кудеслава, кроме умирающей осенней травы… Нет, там был еще ветер. Промозглый осенний ветер, порывистый, злой, оседающий на лице и на тусклых пластинах панциря несметным множеством мельчайших капель прозрачной дождевой влаги. А еще было небо. Низкое, серое, косматое небо. Такое же плоское, как равнина, над которой оно повисло. Такое же бескрайнее. И еще были голоса. Прозрачные, смутно знакомые, они что-то рассказывали, объясняли, предупреждали о какой-то большой и непоправимой беде… Он жалел эти голоса, он жалел их почти до слез, потому что не мог остановиться, прислушаться; не мог утешить, объяснив, что не боится никаких бед, — разве способна выискаться беда страшнее той, которая уже приключилась с умершим? Но даже если и способно выискаться что-то непоправимее смерти — все равно. Он, Мечник Кудеслав, не боится и этого. Потому что с ним опять его меч — привычно оттягивает пояс, тяжело и спокойно похлопывает по бедру, и раз они вместе здесь, на этой равнине, под этим небом с мутным белесым пятном вместо Хорсова лика, под этим влажным свирепым ветром, — раз они вместе здесь, то ничего плохого случиться с ними не может. Наверняка такое объяснение успокоило бы заботливые добрые голоса, вот только нельзя разговаривать, нужно идти. Вперед да вперед, путаясь сапогами в вялой траве, сгибаясь под пронзительными порывами ветра. Все вперед да вперед. По этой бескрайней щели между равниной и небом. За уходящим невесть куда горизонтом. Вперед. А потом там, далеко, забрезжила огненно-красная точка. И он почему-то понял, что это человек. И еще почему-то понял, что человек этот ждет его. Мечника Кудеслава. Точка стремительно росла, будто бы неведомый человек не просто дожидался Кудеслава, а со всех ног мчался навстречу. Но тот человек не мчался навстречу. Тот человек стоял, скрестив руки на могучей груди, обтянутой алым полотном хазарской рубахи. Стоял и ждал. Незыблемо. Спокойно. Это был Волк. Кудеслав подошел и остановился перед ним, а Волк ощерил длинные волчьи клыки, полыхнул в Мечниково лицо чадными угольями горящих зрачков и сказал: — Здрав будь, мертвый! А потом сказал: — Не наскучила ли тебе такая жизнь, мертвый брат-воевода? А потом еще так сказал: — Думай! В Волковой руке будто бы сам собою появился кривой хазарский меч; а в Кудеславову руку будто бы собственной волей впрыгнул меч скандийской работы… Они кружили, будто отплясывая замысловатый, путаный танец; топтали траву, щерились в глаза друг другу… нет, враг другу… нет же, нет — враг врагу! А потом их клинки встретились, и небо расколола ослепительная гремучая молния. Метался ветер, мотались-стелились метелки трав, над головою мчались куда-то перепуганные мохнатые тучи, и Волк с Кудеславом тоже метались, стелились, прыгали в неистовой пляске боя, кромсая отточенным железом косые струи дождя… И вдруг для Кудеслава все кончилось. Дождь, молнии, злобный лязг сшибающихся клинков — всего этого как не бывало. Все стало по-прежнему. Прежняя равнина. Прежнее небо. Прежний ветер. И Волк по-прежнему щерил Кудеславу прямо в лицо клыкастую пасть. Вот только скандийский клинок почти по самую рукоять засел в Волковой груди. По рукоять, за которую крепко держался Кудеслав Мечник. Волк сказал: — Ты победил. И еще он сказал: — Ты уверен, что победил. И еще вот как он сказал: — Если ты уверен, что победил, — победили тебя. А потом круто повернулся, наматывая травы на голенища узорчатых хазарских сапог, и рукоять засевшего в ране скандийского меча вырвалась из Кудеславовых пальцев. Мечник стоял и смотрел на острие клинка, торчащее из спины удаляющегося Волка. А Волк говорил: — Меч хазарский звенел о скандийский меч. А чьи ладони держались за рукояти? И чуть тише: — Он храбро сражался за благополучие племени. Смилуйтесь над ним, боги, спрячьте от него лица врагов. И совсем тихо: — Уходи. Здесь тебя еще не хотят. Кудеслав отвернулся и зашагал обратно. По бескрайней щели между равниной и небом. Путаясь сапогами в вялой траве. Сгибаясь под пронзительными порывами ветра. |