Книга Избранница Наполеона, страница 51 – Мишель Моран

Сегодня мужнины генералы объявят, что мы находимся в состоянии войны, а чем это лучше революции? На улицах будет стоять плач. Женщины окажутся без средств к существованию и без защитников. А когда домой начнут возвращаться калеки и будут публиковаться списки погибших, все взоры обратятся к нам. Мы будем в ответе за все их несчастья.

— Готовы, ваше величество? — Гортензия открывает тяжелую бархатную шкатулку и достает корону, усыпанную бриллиантами и рубинами. Следом извлекаются такое же ожерелье и серьги. Это свадебный подарок Наполеона. Пока она завершает мой туалет, я закрываю глаза, а потом смотрюсь в зеркало и хмурюсь. Кто эта женщина, чей муж собирается отправить семьсот тысяч человек на войну? Почему она не поспешит в зал заседаний Госсовета и не остановит его?

Но я займусь тем, что мне вчера вечером поручил Наполеон. И когда домой станут прибывать раненые, нуждающиеся в лечении, к их услугам уже будут готовы койки в госпиталях. А когда появятся вдовы, в одночасье лишенные и мужа, и дома, то для воспитания их детей из казны уже будут выделены средства. Тяготы, выпавшие на долю Австрии, Францию минуют.

— Все закончится в двадцать дней, — напоминает Гортензия. — Так он говорит. — Но император умеет много обещать такого, что потом не сбывается.

Я стою и разглядываю свое отражение. В красном шелковом платье и белых летних туфельках в самую пору отправляться на озеро на пикник. Только корона на голове и бриллианты на шее с этим как-то не вяжутся.

— Сначала я хочу пойти к сыну, — решаю я.

Гортензия переглядывается с фрейлиной, но обе молча сопровождают меня в детскую.

— Maman! — кричит Франц при виде нас.

Я замечаю, что его учитель изумлен тем, что я явилась днем.

— Ваше величество. — Он поднимается, а Франц выбирается из-за своей крохотной парты и бежит ко мне.

— Maman! — снова кричит малыш, и сердце мое переполняет гордость. Ему всего шестнадцать месяцев, но он уже знает c десяток слов, и два из них означают «мама».

— Как твои дела, солнышко? — спрашиваю я, присев на корточки, чтобы быть с ним вровень. Он чмокает меня в щеку, потом оглядывает мой наряд и украшения и выдыхает:

— Ох!

Детский ротик складывается в идеальное «о». Я чувствую, как сердце разрывается от нежности. Он самый красивый ребенок во всей Франции! Головка в золотых кудряшках, а глазки — цвета морской волны. Сейчас они смотрят на меня с обожанием.

— Как его успехи? — спрашиваю я его наставника, и немолодой человек показывает на стопку книжек.

— Каждый день по ним занимаемся, ваше величество. А после обеда сегодня у нас музыка.

— А рисование? — Я выпрямляюсь.

— После пианофорте.

— Хорошо.

Эти предметы включены в его обучение по моему настоянию.

Кто-то тянет меня за платье — это Франц показывает мне деревянного солдатика.

— На! — Он протягивает мне фигурку, зажатую в пухлой ладошке.

— Это мне? — Сын энергично кивает. — Спасибо! — Я наклоняюсь его поцеловать. — Вечером я зайду, — обещаю я, — и принесу назад твоего солдатика. — Но у меня разрывается сердце при мысли, что он, будто в клетке, сидит в этой комнате.

— Нам пора, — подает голос Гортензия, но я не могу так просто уйти.

— Сколько у него остается времени на игры? — спрашиваю я.

Месье Лоран хмурится.

— В каком смысле?

— Поскакать на лошадке. Поиграть в солдатики. Когда он играет?

— Для этого, ваше величество, существует вечер. Дневные часы — для работы.

— В год и четыре месяца?

— Таковы распоряжения императора. — Он начинает нервничать. — Я не понимаю…

Зато мне все ясно.

— Завтра вы получите новые инструкции.

Мы направляемся к выходу, Франц бежит за мной до самых дверей.

Мы подходим к залу заседаний Госсовета, о нашем прибытии объявляют, а я смотрю на деревянного солдатика, которого держу в руке. Занимаю свое место по правую руку от Наполеона и оглядываю великолепный зал.

Проживи я в Тюильри еще пятьдесят лет, я все равно не перестану восхищаться его красотой. Золоченые панели с узором из лавровых веток и цветов взмывают под самый потолок, где под расписным куполом парят ангелы.

Наполеон быстро взглядывает на меня и, получив в ответ кивок, призывает собравшихся к тишине.

— Как вам известно, — начинает он, — мы начинаем войну с Россией. Завтра, двадцать четвертого июня, имперская армия выступает походом на Москву, чтобы разбить врага.

Сейчас я должна была бы умолять его остановиться. Рискуя навлечь на себя его неудовольствие, воззвать к голосу разума и предостеречь. Но больно уж неприятна мысль о его гневе и больно тешит мысль о его отъезде. Его советники важно сопят, в зале слышно только поскрипывание кресел.

— Не пройдет и нескольких недель, — продолжает император победным тоном, — как наша империя достигнет границ, каких еще никогда не ведала.

Наполеон обводит взором присутствующих. Но если он ждал аплодисментов, то его постигает разочарование.

— В мое отсутствие, — продолжает он, — а также во всех случаях, когда я впредь буду отлучаться из Франции, я оставляю управление страной в надежных руках.

Мужчины ерзают в креслах, и я замечаю, как Полина переглядывается со своей сестрой Каролиной.

— Вместо меня Францией будет управлять императрица Мария-Луиза, моя супруга и мать Римского короля.

По залу проносится вздох изумления — такой громкий, что отдается эхом от высоких стен. Потом все разом начинают галдеть. До меня доносится ропот: «Двадцать один год… Ей же всего двадцать один год!» Наполеон поднимает обе руки.

— Тишина! — призывает он, но его не слушают даже министры. — Тишина, я сказал!!!

Зал смолкает, все смотрят на меня.

— Все распоряжения, которые станет отдавать моя жена, — это мои распоряжения. Законы, которые она будет вводить, — это мои законы. Никто не смеет ее ослушаться. Это будет расцениваться как неподчинение мне.

Регентство Французской империи возложено на меня. Тот факт, что император выбрал на эту роль молодую жену, а не кого-то из министров или из своих родственников, — красноречивый сигнал всему клану Бонапартов.

— Мне будут ежедневно приходить письменные сообщения. Если кто-нибудь… — следует взгляд в сторону сестер, — осмелится противопоставить себя императрице, она будет вольна выслать их за пределы Франции.

Что говорится потом, я не помню. Наполеон разглагольствует о вооружении и победоносной войне в двадцать дней. И только когда мы возвращаемся в наши покои и Гортензия приносит мне лимонной воды, до меня доходит смысл всего происшедшего. Отныне я — император Франции. А мир ввергается в новую войну.