Онлайн книга «Черный Янгар»
|
Обо мне? Разве у леса бывают хозяева? В тот раз я дошла до реки. И лещина, выросшая у самого берега, поклонилась старыми орехами. И черничные кусты поспешили поделиться ягодами. Я ела, не заботясь о том, что испачкаюсь. Кого мне теперь бояться? Нет больше Ерхо Ину, нет братьев и сестер. Нет Янгхаара Каапо, которому я подарила новое имя и камень. И меня, прежней, тоже нет. Склонившись над водой, я вглядывалась в свое отражение. За прошедшие дни шрам не исчез, напротив, он стал словно бы больше и теперь перечеркивал лицо жирной красной линией. – Прелестненько! – произнес за спиной кто-то. – Хочешь, волосики расчешу? Отпрянув от воды, я обернулась. На тонкой ивовой ветке, которая с трудом-то собственные листья удерживала, сидела девушка. – У меня и гребешочек есть. – Она показала мне деревяшку с тремя кривыми зубьями. – Прелестненький. – Кто ты? – Я и косичку заплести смогу, прелестненько будет. Не бойся. Тебя не трону. И тут я поняла, что вижу перед собой лаакье-водяницу. Белая, с прозеленью кожа. Волос светлый, вьющийся, так и тянет прикоснуться. Сидит лаакье у воды, держит гребешок да людей ждет. Увидит женщину и начнет жаловаться: дескать, волосы в ветвях запутались. Помощи просить будет, плакаться, обещать сокровища немалые. Но стоит поддаться, коснуться волос – и враз опутают они сетью, утянут на дно. Мужчины же сами к лаакье устремляются, им-то кажется, что не видели они девы краше… – Не бойся. – Водяница провела гребнем по космам. – Ты хозяюшка. – А ты? – А я живу тут. – Давно? – Давненько. – Она зажмурилась. – Как утонула, так и живу. Прелестненько здесь. Садись. И я, цепенея от собственной смелости, села под ивой. – Я тебе рыбки потом принесу, – сказала лаакье, касаясь моих волос. И языком зацокала горестно: – Что ж ты с ними делала-то? Совсем запустила. Волосики беречь надобно. Прелестненько чтобы… Руки ее были холодными и мокрыми, а шеи нет-нет да касались острые коготки. И тогда вспоминала я, что не просто так тянет лаакье людей под воду, но чтобы кровь их пить. – Я тебе волосики чешу-расчесываю, – убаюкивал ее голос. – Разберу прядку к прядке, ниточку к ниточке… прелестненько будет… принесу тебе со дна беленьких жемчужинок… заплету косички… Одну или две? – Семь, – ответила я. – Семь косичек мужчинки носят, – неодобрительно произнесла лаакье, выглаживая мои космы. И распадались колтуны, рассыпались от прикосновений водяницы слипшиеся пряди, и даже боль в заживающем шраме утихала. – У тебя есть мужчинка? – Был. – Друг? – Муж. – Му-у-ж, – вздохнула лаакье. – Я себе тоже мужа завести хотела. Раньше. Давно. – Не вышло? Она покачала ногой, и тонкие пальчики скользнули по водяной глади, ее не потревожив. – Тонут. – Лаакье вернулась к моим волосам. – Не прелестненько. Семь кос она заплела, украсив каждую ивовыми листьями и тонкими полосками коры. – А здесь я не помогу. – Она коснулась своего лица. – Знаю. – Ты еще придешь? – В темно-зеленых глазах жила надежда. – Тут скучно очень. Сижу, сижу, и нет никого… – Приду, – пообещала я, еще не зная, сдержу ли слово. Но на следующий день появилась у заводи, принесла лаакье новый гребень, обнаруженный мной среди вещей Тойву. Этот гребень был обыкновенным, деревянным, и украшал его нехитрый узор. Но лаакье взвизгнула от радости и, соскользнув с ветви, обняла меня. – Прелестненько! Лаакье была холодной. И пахло от нее нехорошо, речною рыбой. – Мне давненько ничего не дарили, – сказала водяница, пуская гребень по золоту волос. – Старуха была злой. Ты – добренькая. Прелестненько, да? Будем дружить? – Я не умею. Лаакье только рассмеялась. Над чем? Я и вправду дружить не умела. Дети, что жили в Лисьем логе, сторонились меня, не зная, как себя со мною держать. Ведь я была и хозяйской дочкой, и бастардом. Оттого и сами они стояли одновременно и выше меня, и несоизмеримо ниже. Пожалуй, не возвышайся за моей спиной грозная тень Ерхо Ину, тяжко мне пришлось бы. – Расскажи. – Водяница присела на старом камне, поверхность которого тотчас заблестела водой. – Расскажи про людей. Ты еще помнишь. – Что помню? – Как быть человеком. – Помню. И помнить буду. – Нет, – водяница переложила гребень в левую руку, – все забывают. Быть может. Но я не забуду. – Расскажи. И я рассказала о том, как однажды появилась на свет в Лисьем логе, и мой отец, спеша сдержать слово, признал бастарда… Лаакье слушала. Ей нравились сказки о людях. Мой лес был велик, пожалуй, много больше Лисьего лога с прилегавшими к нему полями. Его края, отороченные молодыми березняками, были наполнены светом и жизнью, а Горелая башня – темное сердце, упрятанное в грудную клетку старых дубов и елей, спрятано так, что ни человек, ни зверь не мог до него добраться. Впрочем, люди предпочитали держаться окраин. И я подумывала о том, чтобы выйти к ним, заговорить, но всякий раз останавливалась. Что я скажу вот этой женщине, которая, склонив колени у старой сосны, собирает бруснику? Пальцы ее красны и неуклюжи, а ягода в этом году мелкая, что бисер. Я могу провести ее туда, где брусника уродилась крупной, но… …женщина вскидывает голову, сдвигает красную косынку, повязанную узлом вперед, чтобы ниекке – лесной человек – голову не закружил, и хмурится. А я вижу в ее глазах болотную гниль. Вчера она тайком подбросила соседской корове паслену, потому что корова эта давала молока вдвое больше, чем любая другая. И соседка этим хвасталась. Ерунда какая. Но мне противно. И я отворачиваюсь. Ухожу. А на следующий день встречаю молодого охотника. Он доволен: четырех зайцев добыл. И на олений след стал, но… Я подаюсь ближе и вновь цепляюсь за взгляд. Не болото, скорее озерцо, которое только начало зарастать илом. Нравится ему девица одна, но она, гордячка, и смотреть в его сторону не желает. Других женихов ждет. И вот если распустить сплетню, что гордячка не так уж и горда, что готова она за бусы или браслеты серебряные с любым пойти, то поразбегутся женихи. И ничего-то ей не останется, кроме как выйти замуж за охотника. А там он уж сумеет припомнить ей былое унижение. |