Онлайн книга «Приют Грез»
|
- А если он из-за этого будет несчастлив? - Не… счаст… лив… - голос ее дрожал. - Нет, этого я не хочу… Тогда уж лучше откажусь… - Она уткнулась лицом в подлокотник кресла. - Но это так тяжело… так тяжело… - А тебе и не надо этого делать, - тихо сказал Фриц. - Он - твой, и ты - его. Я это знаю. И ты знаешь, что принадлежишь ему. А он, пожалуй, еще не знает, что принадлежит тебе. Но поверь: это так. В глубине души он твой. Элизабет взглянула на него полными слез глазами. - Дитя мое, ты - словно редкий цветок. Он открывает головку навстречу солнцу лишь однажды и больше никогда. Так и твое сердце - лишь один раз открылось навстречу любви - и больше никогда не откроется. То же самое было с моей мамой. Я могу полюбить лишь одного человека в жизни. Мое сердце принадлежит ему навсегда и навеки… - Да, Элизабет… А Эрнст? - Я люблю его. Воцарилось молчание. Отблески света лампы золотыми пятнами лежали на светлых волосах Элизабет. - Миньона - раздумчиво произнес Фриц. - Элизабет, ты ведь знаешь, что жизнь идет странными путями. День сменяется ночью, ночь сменяется днем - так и у Эрнста. - Он очень редко пишет… - Хватит ли у тебя сил услышать правду? Она кивнула. - Одна певица, время от времени гастролировавшая в нашем городе, теперь тоже живет в Лейпциге. - И он… ее любит? - Иначе… Не так… Любит он только тебя. Он поддался ее чарам. Он прислал мне письмо, в котором рассказывает о многом. Вот это письмо, я даю его тебе. Она прочитала. - Я так и думала. - Я дал тебе это письмо не для того, чтобы сделать тебе больно, а чтобы показать: там происходит нечто совсем другое. У него брожение чувственности, которое когда-нибудь случается с каждым юношей. У Эрнста, насмешливого и неистового человека с бойцовскими качествами, оно было возможно только в этой наиболее заманчивой форме, замешанной на тщеславии. Он еще пробудится от этих чар и задним числом не сможет себя понять. Но пробудиться он должен сам. Иначе останется незаживающая рана. Не следует пороть горячку. Умеешь ли ты ждать, Элизабет? - Умею. - Смотри - если бы ты сейчас сочла себя оскорбленной и решила от него отвернуться, в этом сыграли бы свою роль и предрассудки, и задетое самолюбие, и общепринятые обычаи. Давай предоставим этот вид любви тем людям, которые и в любви превыше всего ценят красивую позу. Нет, сейчас ты ему нужнее, чем когда-либо. Ты покинешь его? - Нет, дядя Фриц. - Вот теперь ты знаешь все. Тебе очень больно? - Не могу понять. - А чувствуешь тем не менее, что все осталось по-прежнему? Ты знаешь фаустовский характер Эрнста - его борьбу с самим собой. Это его заблуждение - лишь поиск забвения, лишь выражение этой его борьбы. А вернее - это вовсе не заблуждение, а нормальный для него способ забыться. Как бы выход наружу его внутренней борьбы. Он не успокоится, пока вновь не найдет своего пути. Пути - к тебе. Ты веришь в это? - Теперь снова верю. Да и раньше знала. Но я была так подавлена. А теперь опять все в порядке. - Спокойной ночи, Элизабет. - Спокойной ночи, дядя Фриц. Он посветил ей на темной лестнице. - Опять стало рано смеркаться, - сказал Фриц. В духовке шипели на сковороде яблоки. Их аромат наполнял мансарду уютом. Все сидели перед печкой, мечтательно уставясь на пляшущие язычки пламени, зыбкие красноватые отсветы которого пробегали по полу и стенам. Но вот зажженная лампа осветила их бледные лица. - В последний раз я здесь, в Приюте Грез, - выдавила Трикс дрожащими губами. - Никак не могу в это поверить. Элизабет, сохранишь ли ты обо мне добрую память? - Что ты такое говоришь, Трикс! Скоро ты опять к нам приедешь. На Рождество… Или на Пасху… - О да, непременно, иначе я просто не выдержу. Вошел Фриц с печеными яблоками: - А вот и яблоки, дети мои. Осенью и зимой я буду каждый вечер угощать вас печеными яблоками. Я так люблю слушать их фырканье, когда они сидят в духовке. Эти звуки наполняют душу уютом и миром. - Как и все у тебя, дядя Фриц, - ввернула Трикс. - Но любой мир ничего не стоит, если нет мира в сердце. - Это верно, Фрид. Но он достигается только через мир с самим собой. А путь к нему - поиск своего места в жизни. Одним он дается легче, другим труднее. Из нас труднее всех Эрнсту. Но он искренен перед самим собой и, значит, стоит на верном пути. - Это так трудно, дядя Фриц. Я всегда считала, что перед собой еще куда ни шло - можно быть искренней, а вот перед другими - никогда. И теперь поняла, что перед собой еще труднее, - прощебетала Паульхен. - Ты опять за свое, - поддразнил ее Фрид. - Конечно. - Ну, тебе-то ничего не стоит быть искренней. - Почему это? - Потому что ты у нас пока еще очень юное и легкомысленное создание и вовсе не имеешь никаких задатков к искренности. - Дядя Фриц, сейчас же выставь его за дверь! - Прошу прощения, - промямлил Фрид. - Нет-нет, вон отсюда! - Ну, смени гнев на милость, Паульхен. Она подумала. - Тогда скажи: «Я противный и отвратительный». - Я противный и отвратительный… - Он просто испугался, а вовсе не исправился.Дядя Фриц, печеные яблоки с печеньем - в самом деле пальчики оближешь. Откуда у тебя такое вкусное печенье? - Это забавная история. Прихожу я в лавку булочника и вежливо прошу мое любимое печенье. А смазливая продавщица говорит: «Сожалею, сударь, но мы его только что продали». - «Ах, Боже мой, фройляйн, умоляю, поищите, может, найдется хоть немного». Она улыбнулась: «Немного у нас еще есть, конечно. Но мы оставили его для нас самих». - «Понимаете, фройляйн, у меня нынче крестины, а угостить абсолютно нечем». Она залилась краской и подала мне целый пакет печенья. Все рассмеялись. Трикс тоже улыбнулась, но как-то очень грустно. - Дядя Фриц, а теперь прочти нам какое-нибудь стихотворение. ВЕЧЕР Тишина - покров желанный - Нежной лаской душу греет. Не боюсь земных страданий! Ведь с небес покоем веет. В тишине излился свет, Лунный свет на наши очи. И усталая душа Пить блаженной влаги просит. Слабый отсвет фонарей Тихо гладит руки наши И с вечернею зарей Жар полдневный прочь уносит. Благость сладостных минут Осеняет нас крылами, И земных грехов приют |