
Онлайн книга «Ожог»
В таких терзаниях и борениях Толя фон Штейнбок пробирался сквозь магаданский «Шанхай», как вдруг попал в столб крутящегося пара и увидел тусклый свет, льющийся из-под ног. Он шагнул в сторону и понял, что чуть не угодил в тепловую яму, в тот самый «Крым», чья жизнь когда-то так поразила его. Сейчас, заглянув в щель между щитом и землей, он ничего не увидел, кроме пара. Из этого парного омута доносились между тем взрывы хохота. Он хотел было уже отойти, как вдруг щит заскрипел, появилась чья-то рука и чей-то очень знакомый голос крикнул: – Пока, черти подземные! Еще через секунду веселый, легкий и сильный Саня Гурченко встал перед Толей. – Кого я вижу! Откуда, Толяй? – Из кино. Смотрел Ринго Кида. – Ага! – вскричал Саня. – Дельный малый Ринго Кид! Сюда бы мне таких десяточка три, мы бы тут дали шороху! Толя удивился сходности их мыслей. – Ты сам такой, Саня. Ты – магаданский Ринго Кид. – Ты мне льстишь. – Гурченко обнял Толю за плечи. – Я не такой меткий. Однако автоматическим оружием владею неплохо. Знаешь, это очень весело, когда стучат автоматы! Однажды мы втроем расшуровали целую зондеркоманду СС, и почему? Потому что мы были веселее их и лучше владели автоматическим оружием! – Он заглянул Толе в лицо. – А как вообще-то? Свидание разрешили суки? – Нет. – Ах, суки, суки позорные, блядские падлы, мандавошки вонючие, – со вкусом высказался Гурченко и еще добавил: – Говно! Послушай, камрад, – сказал он. – Жратва-то у тебя дома есть? – Мартин приносит. Вполне достаточно. – Толя закурил и сбоку посмотрел на Гурченко. – Саня, а ты чего там… в «Крыму»-то делал? – У меня там кореша, – осклабился Гурченко. – Я туда хожу, как в клуб. Гораздо интереснее, чем в вашем сраном Дворце культуры. Жалко, сегодня там бабы стирку завели, дышать нечем. – Сань, а ты меня бы туда не взял как-нибудь? – Да пошли хоть сейчас, – сказал Гурченко, но вдруг осекся и замямлил: – Вообще-то, Толик, туда детям до шестнадцати не рекомендуется… – Мне уже давно семнадцать! Гурченко еще помялся, что-то обдумывая. Он затягивался сигаретой, и красный огонь освещал его глаза, с насмешливой приязнью разглядывающие фон Штейнбока. – Гут! – сказал он наконец. – Канаем в яму. Только от меня ни на шаг! Он приподнял щит и шагнул в клубящуюся паром бездну. Толя последовал за ним. Они оказались на крепкой деревянной лестнице, похожей на корабельный трап. Десять ступенек вниз. Не видно ни зги. Сразу после мороза – влажная жара. Лестница кончилась, и Толя увидел, что стоит на толстой трубе. Труба была такой горячей, что жгло даже сквозь толстые подошвы американских ботинок, а между тем прямо на ней сидели две фигуры в нижнем белье. Глаза уже немного привыкли к туману, и Толя различил в одной из фигур настоящего дореволюционного профессора, тип, весьма знакомый по литературе: меньшевистская бородка, пенсне в железной оправе. «Профессор» почесывал грудь под бязевой лагерной рубахой и с наслаждением читал приятную толстую книгу. Как он различал буквы в таком пару? – Все же вернулись, Александр Георгиевич? Милости просим, – любезно обратился «профессор» к Сане. – А мы вот с Пантагрюэлем решили забраться повыше, воздухом подышать. Тот, кого назвали Пантагрюэлем, сидел подальше и различался смутно как нечто розовое, округлое, во флотском тельнике без рукавов. – Эй, Пантюха, все вшей считаешь? – крикнул ему Саня. – Ага, – отозвался Пантагрюэль. – Сегодня уже шашнадцать отщелкал, а Николай Селедкин всего семь. – Заложились? – деловито спросил Гурченко. – Ага. На белую булку заложились. Николай Селедкин возражал, что у него вша цапучая, а я говорю – без разницы: насекомое есть насекомое. – Простите, юноша, вы к нам на проживание? – спросил «профессор» Толю. – Это гость, – пояснил Саня. – Мой френд. Что читаете, доктор? – Апулея. Владимир Ильич бы сказал: «Архизанятная книженция»! Саня и Толя шагнули вниз по покатому склону и тут же уперлись в кирпичную кладку. Тогда шагнули вбок, открылся проем, а за ним Толя увидел обширную пещеру. По стенам пещеры извивались трубы теплоцентрали, а возле них в ямках и нишах угадывались копошащиеся люди. Всего здесь было не менее пяти ярусов, а на самом дне, откуда и валил-то пар, двигалось какое-то размытое визгливое пятно – там-то и шла стирка. Неожиданно сквозь общий гул, прямо под ногами у Толи прорезались мужские голоса, хриплый бас и сорванный дискант. – Сука позорная, контрик, чимчикуй отсюда со своим кесарем, покуда я тебе не воткнул, а то во веки вечные бал-доха не увидишь! – Дискант захлебывался мокротой. – Чимчикуй, фраер, или пачку чая отдавай! – Во-первых, не смей меня называть контриком, бандитская рожа! – с хриплым смешком отвечал бас. – И на понт не бери, не таких видали! Я еще на Волховстрое лопатой махал, создавал индустрию страны, а ты нарыв на теле общества! – Курва, залупа конская, да я тебя рашпилем сейчас! – Дискант захлебнулся. Внизу началась возня. Саня прыгнул в пар, и Толя, не раздумывая, последовал за ним. В алькове, выложенном досками и картоном, катались двое борющихся мужчин, харкали и рычали. Саня качнулся вперед и отработанным движением, должно быть приемом самбо, выбил у одного из борцов отточенный рашпиль. Враги отпустили друг друга и теперь смотрели на Гурченко, тяжело дыша: косматый черный одутловатый мужчина и белобрысый сухонький паренек, похожий на футбольного «крайка». – Ай-я-яй, ребята! – Саня покачал головой, а потом крикнул куда-то вниз: – Филин, на пятом профиле нарушение режима! – Сами подумайте, Александр, – загудел черный-косматый. – Предъявлять мне такие мелочные позорные обвинения! Да у меня когда-то таких гавриков, как Шило, три тысячи было под командой! – Падла буду, ты увел! – завизжал блондин. – Чтоб я век не видал свободы, товарищ Гурченко, увел у меня Высокий Пост две пачки грузинского второго сорта! – Вон они, ваши пачки, в углу лежат, – брезгливо, надменно, но с дрожью в голосе проговорил Высокий Пост. – Сами же и затолкали своими облупленными пятками. |