Онлайн книга «Год Черной Лошади»
Становилось по-настоящему холодно. — У нас одеяла в багажнике, — сказала Ольга. — Видишь, пригодились… Они выждали еще полчаса; в начале первого ночи стало ясно, что ждать рассвета придется здесь, а значит, надо подумать о ночлеге. Машину столкнули на обочину. При свете фонаря выбрали более-менее удобное место в лесополосе, под соснами. Из ватных одеял и подушек соорудили подобие гнезда. В тишине сгрызли яблоки, оставшиеся от съестных припасов. — Может, костер? — Зачем? — Согреться… — Полночи топливо собирать? Проще побегать кругами, сразу согреешься… — А Женька… волноваться будет? — помявшись, спросил Дима. — С чего ему волноваться? Решит, что мы остались в хате на ночь… В траве неподалеку что-то зашуршало — мышь? Ежик? Ольга бросила зверю огрызок яблока, но тот воспринял это как агрессию — затаился. — Так мы же не собирались оставаться на ночь? — Ну и что? Женька — взрослый мужик уже… — И он не удивляется, когда ты не приходишь на ночь? — тихо спросил Дима. В темноте он не видел Ольгиного лица. И уже сам жалел, что дурацкий вопрос. — Бывает… — медленно сказала Ольга. — Бывает, что я на ночь остаюсь… поработать. Иногда. Возможно, ее позабавила Димина ревность. Дима молчал. Пахло травой и хвоей. — Давай спать, Шубин? — Давай спать. Они легли рядышком и укрылись общим одеялом; Дима боком чувствовал Ольгин локоть. Теплую грудь под ветровкой. Бедро — в джинсовых заклепках… — Не спишь? — Не сплю. Шорох. Тишина. Сверчки. — Не спишь? — Не сплю… Олька, а у тебя кто-то был? — Отпусти, — она попыталась вывернуться. Он крепче прижал ее к себе: — Кто-то был? А? — Не было, — сказала она сердито. — А если б и был, я бы тебе не призналась. Он выпустил ее. — Почему? Признавайся, мне-то что… Она молчала. Он выбрался из теплого гнезда. Пошел к машине; устроился на заднем сиденье, укрылся курткой, подтянул колени к животу. Заснул не сразу и ненадолго; снилась какая-то чушь. Проснулся оттого, что замерз до дрожи. Скрючившись, выбрался наружу, попрыгал, пытаясь согреться… Рядышком, в лесополосе, включился фонарик — уже слабенький, на севшей батарейке. Погас и снова включился, и снова погас, и включился, будто желая подать сигнал. Качнулся вправо, влево, вниз, вверх, потом снова мигнул… Дима постоял, злясь на себя, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу. Посмотрел на небо, вспомнил, какое у нее было лицо — подсвеченное огнем… И на негнущихся ногах зашагал к месту Ольгиного ночлега. Орали сверчки. Все небо было в звездах — таких, какие горожанину и не снились. Помедлив, нырнул под одеяло. И сразу одурел от тепла. От ее запаха. Он горячих рук. — Димка, ты прости меня, дуру… Я хочу, чтобы ты был счастлив, Димка… Ты заслужил… Он, оказывается, не забыл вкус ее губ. И никогда не забудет. — Олюшка… Олюшка… Оля… Ночь имела явственный привкус нереальности. Возможно, это было продолжением сна; до сих пор только во сне Диме бывало так хорошо и свободно. И, может быть, в прошлом. В воспоминаниях. — Оля, — бормотал он, имя каталось у него во рту, гладило губы, холодило язык. — Оля… О-лень…ка… Одеяло куда-то свалилось. Дима, не глядя, подтянул его; ночь была на грани душного жара — и сырого холода. — О господи… Оля… И он стащил с нее свитер, сдернул неподатливые джинсы и присвоил — он присвоил ее, независимую, принадлежавшую доныне только себе, а теперь — ему, мужу. По праву и навсегда. Она плакала, а он слизывал ее слезы. Потихоньку мерк брошенный в траве фонарик — умирала батарейка. И по мере того, как угасал фонарик, гасли звезды и светлело небо. …На рассвете по их ватному одеялу пробежалась белка. Оттого они и проснулись. И, проснувшись, на ощупь нашли друг друга. Белка влезла на сосну и оттуда смотрела — удивленно. У них в беличьем царстве ЭТО делается по-другому. * * * Возвращаясь с пробежки, Женька увидел, что у подъезда стоит отцов «жигуль». Приехали, слава богу… В следующую секунду он увидел, как из подъезда выходят родители. Отец открывает машину, но не спешит садиться за руль — мама стоит рядом и как-то странно улыбается. Женька замедлил шаг. — Ну, пока, — сказала мама. Но вместо того, чтобы развернуться и уйти, вдруг положила руки на папины плечи. Давным-давно Женька не замечал между родителями подобных нежностей. Но то было только начало. Отец неуверенно, будто боясь отпора, обнял маму за талию — и они поцеловались! Ни фига себе! ПОЦЕЛОВАЛИСЬ, да так, что Женька чуть не покраснел. Они, которые уже давным-давно терпеть друг друга не могли! Мама, которая ТАКОЕ говорила про отца! И отец, который… который… Поцеловались! И обнялись! И так стояли, обнявшись, не замечая Женьку. Они помирились. Они не просто помирились, они… Женька вздохнул и пожал плечами. * * * Она специально выбрала этот час — когда в комнате почти никого нет. Когда можно избежать ненужных взглядов и вопросов; ей нужно было забрать с работы кое-какие свои вещи. Сувениры, Жекину фотографию, туфли на низком каблуке, которые она иногда использовала вместо домашних тапочек… Затейливый коврик для «мышки» — подарок с какой-то компьютерной выставки… Она собрала вещи быстро и профессионально, как вор. Во рту пересохло — в автомате с напитками она взяла стаканчик «Коки». И, допивая на ходу, у входа в лифт столкнулась с Валентином. В руках у шефа был листок бумаги, в котором Ольга узнала свое заявление об уходе. — Уходишь, не попрощавшись? — Я собиралась к вам… к тебе зайти. — Мы столько лет знаем друг друга, что могла бы и не врать, — устало сказал шеф. — Я помню тебя маленькой начинающей журналисточкой… Мы помогали тебе… все, помогали, понемногу, по крупице. И радовались, между прочим, когда у тебя, соплячки, что-то начинало получаться… — Я благодарна, — сквозь зубы сказала Ольга. — Твоя благодарность… это такая специфическая вещь. Благодарность к использованному презервативу. |