Онлайн книга «Год Черной Лошади»
— Задание? — Да, как обычно… — она бледно улыбнулась. — Правда, проверить его вы не сможете — но мне было бы приятно. — Знаете что… — сказал Дима после паузы. — Идемте на балкон. На балконе было не прибрано — валялись под ногами старые газеты, обрывки веревки, полиэтиленовые пакеты. Старая яблоня совала ветки чуть ли не в окно. Под балконом мяукал невесть откуда взявшийся кот. — Вот, этот этюд на память, и этот… И эту пьесу разобрать, — он привычно ставил против названий карандашные «птички». — Хватит? Оксана улыбнулась снова: — Да. Спасибо. Говорить было не о чем, но они все-таки стояли — молча, под аккомпанемент истеричного требовательного мява. — Это всегда тяжело — переезд, — сказала наконец Оксана, будто желая его подбодрить. — Потом будет легче. — У меня что, такой удрученный вид? — Дима через силу улыбнулся. Оксана отвела глаза: — Нет… Просто я знаю. Мне приходилось переезжать… Правда, всего лишь на другую улицу, но все равно страшно. — Страшно? (May! — орал кот. — Маау!) — Ну, неприятно… — Как у вас дела, Оксана? Как на работе? — Ничего. Летом легче… может, в августе дадут пойти в отпуск. — Поедете на море? (May! Мау-ау-аау!) — Нет, что вы… На огород… — Я теперь, наверное, никогда не попаду в Крым, — сказал Дима. — Зато попадете куда-нибудь получше, — улыбнулась Оксана. — Там океан… — Да… Да заткнется он наконец?! Дима перегнулся через перила; у плотно закрытой двери в подъезд вертелся серый, худой и грязный, в репьях, кот. — Он хочет в дом, — сказала Оксана. — Кажется, дешевле будет его пустить… Дима присмотрелся к коту; да, конечно, он сильно исхудал и вымазался, белое пятно на груди стало серым — но не узнать его, это пятно, было трудно. — Дядя Боря! — позвал Дима. Сосед был уже изрядно выпивши; не сразу понял, чего от него хотят, а перегнувшись через перила, едва не вывалился с балкона: — Мур… зик! Мурзик! Кот услышал. Поднял морду и посмотрел на балкон. — Мурзик, — дядя Боря, кажется, слегка протрезвел. — Елки-палки… Это… Шлепая по лестнице разношенными тапками, сосед сбежал вниз — и тут же бегом вернулся, причем облезлый кот несся, опережая его на полкорпуса. Уверенно подбежал к двери Бориной квартиры, встал на задние лапы и принялся когтями драть дерматин. — Мурзик! — повторял Боря. — Мурзик, это ж надо! Откуда?! Кот не обратил на него никакого внимания. Боря распахнул дверь: — Мурзик… Ну елки-палки… Димка! Я… Мурзька… дрянь такая серая… прибежал… Рая уже три месяца как за ним убивается… Три месяца! Из Ирпеня! Димка, колбасы тащи, у меня ж нет ничего, колбасы ему, докторской… Кот шел по квартире, неторопливо и методично, как наступающая армия. Последовательно и подробно выявлял произошедшие за время его отсутствия изменения: обнюхал углы, урча, потерся о край тахты, о ножки стола, полез под тумбочку, под шкаф, собрал на себя чуть не всю пыль и паутину, потом принялся рыть лапами линолеум в коридоре — Боря спешно вытащил откуда-то огромную кювету для проявки фотографий, древнюю, бурую от реактивов. Торопливо изорвал подвернувшуюся под руки газету; кот торжественно сел в приготовленную таким образом кювету и справил нужду — под одобрительные охи-ахи гостей, набежавших из соседней квартиры. — Это Рая, Борина жена, как уехала жить в Ирпень, так кота взяла с собой, — объясняла Диминым коллегам соседка с третьего этажа. — А кот вернулся… Толпа прощающихся почти полностью переместилась к Боре — смотреть на героического кота. Коту тащили колбасу и кусочки сыра, йогурт в баночке, молоко в блюдце — скиталец ел все. — А Рая переживает, — сообщила соседка с третьего этажа. — Райка его любила, как не знаю что, и он у Райки на подушке спал… — Не трогайте его, он грязный, — говорила жена Олиного брата. — Он мог подцепить лишай, у него полно блох… Оля, обязательно руки помой… — А вот это, за ухом, не лишай? — Не, это шерсти клок выдранный. Кто-то выдрал по дороге… — Бедное животное! — Да нет, вполне нормально себя чувствует… Дай ему еще пожрать… — Так вот, он Райку любил, а к Борьке сбежал. — Он в свой дом сбежал… Коты — они такие паскудные… — Ерунда. Вот у меня был один кот… Дима вернулся к себе, вошел на опустевшую кухню; для чего-то полил чахлые цветы на подоконнике. — Я пойду, — сказала неслышно подошедшая Оксана. — Ну, я пойду? — До свидания, — помедлив, сказал Дима. — До свидания, — шепотом отозвалась Оксана. — Только… — она запнулась. — Что? — Синдром кота, — она улыбнулась. — Не болейте. Счастливого пути. Он пожал протянутую руку: — Синдром… — Не болейте, — повторила Оксана. — Счастливо. Стоя на балконе, он смотрел, как она идет к троллейбусной остановке. А шла она необыкновенно прямо, по-королевски неторопливо, высоко подняв голову — как никогда раньше не ходила. Мимо молодых мам с колясками… Мимо развешенного на веревке белья… Мимо малышей на детской площадке… Не оглядываясь. * * * Они шли по городу. На пешеходном (воскресенье!) Крещатике катались на скейтах и роликах мальчишки и девчонки. Гуляли влюбленные и пенсионеры; какие-то припанкованные подростки распивали пиво, поблескивая донышками банок. Малыши несли на палочках шарики, как когда-то на первомайской демонстрации, только вместо голубя мира — теперь на шариках белел значок «Макдональдса». Из многих динамиков доносилась музыка, и, сливаясь, ее потоки образовывали неповторимый звуковой коктейль. Они шли рядом — Дима, Оля, Женька. Картинки пешеходного Крещатика проворачивались перед их глазами, создавая странный «эффект отсутствия». Как будто они смотрят на свой город издалека, сквозь толстое стекло. Так бывает в последний день на море — тебя уже не интересует прогноз погоды на завтра, потому что завтра тебя здесь не будет. Потом, дома, ты положишь под стекло фотографии с этим днем, зафиксированным, засушенным, будто бабочка в коллекции, будто цветок между страницами книги. И будешь вспоминать с ностальгией… А пока ты еще здесь, и ностальгии нет, есть только отстраненность. Оля положила пригоршню мелочи на ладонь маленькой тихой старушке в белом-белом платке. И они пошли дальше. |