Книга За гранью снов, страница 22 – Нина Кирики Хоффман

Он уже собирался сказать об этом, но Табаско перебил его: «Я могу показать тебе кое-что».

Пласт воздуха засветился пурпурным. Чуть слышно зазвучало пианино, сразу три октавы, и потом еще три аккорда на полтона ниже, когда сквозь пурпур прорвался небесно-голубой цвет. Еще один аккорд, сразу три октавы, ударил совсем низко и задержался на шесть тактов, внеся контрастный черный цвет в эту палитру. Прелюдия Рахманинова. Затем музыка зазвучала энергично: красные фейерверки с оранжевыми полосами, лазоревыми крапинками и всплесками лилового. Они появлялись и исчезали с каждой нотой, а когда звучала самая глубокая нота, во всем этом полотне опять появлялись черные нити.

Потом цвета погасли, звуки стихли.

Джулио сидел и моргал. Волосы на загривке и руках у него стояли дыбом, а по спине бегали ледяные мурашки. В ответ на эти цветные звуки у него в голове возник какой-то образ, чувство, которому он не мог подобрать названия.

Он не мог понять своего отклика. Он знал, что он был сильным, и гораздо ближе, чем когда-либо, к тому, чего он ждал от музыки.

«Забудь все, о чем я тебе только что сказал. Я идиот», — сказал он Табаско.

«Это не…»

В дверь постучали.

— Входи, — ответил Джулио и включил настольную лампу.

В комнату вошла мама. Она присела рядом с Джулио на кровати и спросила:

— С тобой все в порядке? Я слышала музыку.

— Я старался, чтобы было не очень громко, — пробормотал Табаско.

— А было не громко, но все равно слышно. — Она огляделась по сторонам. Магнитофон остался в гостиной. Будильник-радио, стоявший на тумбочке у кровати, был выключен.

— Откуда она звучала? — поинтересовалась мама.

«Ты можешь сделать это еще раз?» — мысленно спросил Джулио.

«Думаю, да».

— Мам, — сказал Джулио и взял ее за руку. — Посмотри.

Через мгновение темнота замерцала красками, зазвучала музыка. Краски сменяли друг друга, картинки появлялись и исчезали, аккорды следовали один за другим… и остановились.

Хуанита долго сидела молча, глядя туда, где только что вспыхивали все цвета радуги, потом повернулась к Джулио.

— Что это было? — шепотом спросила она.

— Это его искусство.

Она протерла глаза.

— Это было красиво, mijo.

— Спасибо, — ответил Табаско.

Джулио чувствовал его смущение.

— Мы пытаемся решить, как нам жить вместе, — сказал чуть погодя Джулио, — и все, до чего я додумался — это попросить его делать вид, что его вовсе нет. Но это несправедливо. Ему тоже есть, что сказать.

Она взяла его голову двумя руками и заглянула ему в глаза мягким, ищущим взглядом.

— Вы оба в одной голове. Может быть, просто постараться быть одним человеком?

— Я не понял, как это? — отозвался Джулио.

— А, может, я сама не понимаю, что говорю, — закончила она, потом наклонилась и поцеловала его в лоб. — Спасибо, что показал мне музыку. До завтра. В одиннадцать мы должны уже быть у Ларсенов.

— Хорошо, — ответил Джулио. И тут у него в желудке забурчало. — Ох! Опять? Мам, я пойду сделаю себе что-нибудь поесть.

— Вот теперь ты ешь, как растущий мальчик, — ответила она. Она, бывало, дразнила его за небольшой рост, пока они оба не поняли, что он, видимо, и не вырастет больше пяти футов трех дюймов. Она и сама была невысокой — пять футов. Она никогда не говорила ему о росте его отца, и вообще ничего о его чертах. Все, что он знал о нем — это то, что он ушел. — Спокойной ночи, mijo, — сказала она.

Да, определенно, надо будет найти еще какую-то работу, чтобы поддерживать эти пламенные привычки.

Он встал, оделся, отправился на кухню и приготовил тосты. Хватило трех кусочков, чтобы утолить голод, вызванный картинами Табаско. Еще какое-то время он посидел за столом. Кончиком пальца он дотрагивался до хлебных крошек, и они сгорали, превращаясь в пепел. Он чувствовал их вкус через кожу: обугленные, хрустящие, вкусные.

Все это так дико!

Идти спать? Нет. У него еще много вопросов.

Он увидел, что из-под двери маминой комнаты не пробивается свет. У нее тоже был длинный день. Очень может быть, что она уже спит. Он как можно тише выскользнул из квартиры и отправился гулять по безлюдным улицам маленького приморского городка.

Свет от фонарей серебрил туман, поблескивал на каплях росы. Воздух пах морской солью, древесным дымом, холодом. Джулио сунул руки в карманы и сжал плечи. Уходя, он накинул куртку, но ночь сегодня была холодной.

И вдруг он согрелся. Он расправил плечи.

«Что случилось?»

«Тебе же не нравится мерзнуть. Тогда зачем это делать?»

«Что?» — И тут он вспомнил обугленные отпечатки на кухонном столе и подумал, что теперь у него был внутренний обогреватель, такой горячий, что мог расплавить металл. Так зачем же мерзнуть?

Мимо проехала патрульная машина, и Джулио спрятался в дверях магазинчика. У следующего перекрестка он свернул с главной улицы и направился к побережью. Через три квартала он подошел к зачарованному дому.

Туман вбирал в себя городские огни и висел над головой, тускло освещая окружающие предметы.

Джулио дотронулся руками до ворот, вспомнив, как дом позволил ему проникнуть под поверхность и как-то почувствовать, кто идет, какая погода, температура воздуха, какое время суток и многое другое.

Ворота открылись. Он прошел мимо зарослей черники к крыльцу и остановился на пару минут. Потом сел на ступеньки. Облокотился спиной о стену и положил ладони на пол.

— Дом, — позвал он.

— Да, Джулио.

— На этот раз ты меня узнал?

— Да.

— В тот раз, когда ты позволил мне стать частью тебя, мне понравилось.

— Мне тоже.

— А когда я вернулся, ты не узнал меня… — Джулио снова испытал это странное чувство потери, отчаяния, тем более глубокого, что дом был таким приветливым, когда ему это нужно было больше всего.

— Но ты и в самом деле был кем-то другим, Джулио.

— А теперь я кто?

— Джулио-Эшуе.

Табаско вздрогнул.

— Джулио-Эшуе-Шиака, — пробормотал дом совсем тихо. Джулио спиной почувствовал, как его будто ощупали пальцами, а его руки будто погрузились в ступеньки крыльца.

Он ощутил, как его руки обволокла лазурь. Со смущением он смотрел, как его руки проникают в дерево.

— Дом?

— Ты же хочешь попасть внутрь?

— А разве я могу сделать это, оставаясь в своем теле? — Он попробовал пошевелить пальцами и не смог. Но ощущение было не такое, что они застряли в дереве, а, скорее, будто их кончики исчезли, вплавившись в энергию дома.