Книга Дневники голодной акулы, страница 47 – Стивен Холл

— А ты не часто с девушками встречался, правда, Эрик?

Потом она поднялась на ноги и накинула на плечи свою армейскую куртку.

— Прости, — сказал я, смущенный, застигнутый врасплох, заметив, что по-прежнему прижимаю к груди свою скомканную одежду.

— Эй, — она вскинула брови, — это шутка. Я просто тебя дразню.

Я кивнул. Она проявляла тактичность, и из-за этого я почувствовал себя еще глупее, чем прежде.

Скаут бросила сумку с едой в свой рюкзак, после чего стала прилаживать к задней его стороне ноутбук Никто. В горловину своего рюкзака я втиснул одежду, которая прежде была на Скаут, потом надел его на плечи и взял ящик с Иэном, подняв его, чтобы посмотреть, как он там. Мне предстала самодовольная рыжая морда с парой сонных глаз.

— Ты тоже мог бы придержать язычок, — прошептал я ему одними губами.

* * *

Около двух часов шагали мы по коридору номер четыре доступа к системе электроснабжения. Поднявшись по одной из лесенок, оказались в помещении, похожем на заброшенный склад, затем прошли по мостику и спустились в более узкий туннель с мерцающими лампами. Мы говорили о пустяках: Скаут задавала множество вопросов о музыке, о группах, которые по-прежнему оставались вместе или распались, и о телевидении, главным образом о том, у кого и с кем из героев мыльных опер был секс, кто из них был одурачен/убит. О кое-ком из персонажей, о которых она у меня спрашивала, мне даже не приходилось и слышать, и я гадал, сколько же времени она провела вдали от мира в тишине внепространства. Мы обменивались шутками, входя в следующий ритм: а) собственная шутка любого из нас намного смешнее, чем на самом деле, и б) шутка другого настолько неудачна, что в это трудно поверить. После одного из моих словесных выпадов Скаут внезапно остановилась, застыв под мерцающими лампами.

— По-твоему это смешно? — проговорила она, глядя на меня так, как аудитория смотрит на самых отмороженных гостей шоу Джерри Спрингера. [28]

— Ты просто обыватель, — сказал я с улыбкой, продолжая идти вперед.

Помню, что за мысль пришла мне тогда в голову — даже не мысль, а сильное и горячее, до мозга костей пронизывающее наслаждение: вот что такое жизнь! Но тут же возникло чувство: людовициан не дремлет…

* * *

Дни под землей складываются из показаний стрелок на циферблате наручных часов. Это часы, тикая, позволяли позднему утру перетекать в полдень, а тому — склоняться к вечеру, меж тем как мы шагали по туннелям, поднимались и спускались по лестницам, высвечивая своими фонарями широкие однообразные помещения с низкими потолками, пролагая себе путь среди старых газет, пустых жестянок, брошенной ветоши. Помещения и пространства появлялись и исчезали. Мы миновали коридоры обслуживания, спуски доступа, водостоки, подвал старой фабрики, где лучи наших фонарей обнаруживали заржавленные цапфы больших швейных и прядильных машин, которые отбрасывали тени юрского периода на старую кирпичную кладку, пока мы проходили мимо — история опускается на дно, — а затем шагали дальше через подземные автостоянки, заброшенные архивы, подвалы и хранилища. Мы протискивались сквозь узкие щели, вскарабкивались на груды щебня, спускались в бетонные лестничные колодцы, помеченные надписями «Только для обслуживающего персонала», к самым основаниям покинутых зданий.

Каждые два-три часа мы ненадолго останавливались. В маленьком красном блокноте Скаут отмечала наше продвижение, мы пили воду и, может быть, слегка перекусывали, потом ухаживали за Иэном и — снова пускались в путь. Один за другим проходили бесцветные промежутки времени. День обратился в вечер, у нас иссяк запас шуток и игр, и наше путешествие стало по большей части молчаливым, задумчивым и изнуряющим маршем. Около шести Скаут наконец объявила о привале, и мы сбросили с себя рюкзаки, чтобы устроиться на ночлег.

К этому времени мы добрались до разрушенного склада, одного из тех, покатые гофрированные крыши которых подпираются стойками и снабжены двумя рядами застекленных прорезей для доступа света. Стекло по большей части было разбито, и в дальнем конце зеленые щупальца плюща оплетали стойки и ползли по стенам. Трамвайные линии неба над нами были все той же низко нависающей, пропитанной смогом багровой хмарью, которую мы видели утром. Казалось, дня в этом городе не было вообще.

Улегшись на песчаный пол рядом со своим рюкзаком, я смотрел на облака.

— У меня ноги задеревенели.

Скудной доли сумерек, достававшейся нам, было недостаточно, чтобы читать, поэтому Скаут взяла фонарик, чтобы снова просмотреть записи в своем блокноте.

— А мы неплохо продвигаемся, — сказала она. — Завтра будем на месте.

Завтра. Мы найдем Трея Фидоруса завтра.

— Хорошо, — сказал я, закрывая глаза и ни о чем другом не думая, кроме как о радости быть неподвижным.

— Эй!

— Что?

— Что ты собираешься делать со своим котом?

Открыв глаза, я повернулся на бок.

— А что с ним такое?

— Ну, он же не может, подобно нам, просто взять рулон туалетной бумаги и дождаться, пока другой пройдет вперед, так ведь? Он уже целый день сидит взаперти.

Об этом я не подумал. Если Иэн сходит в контейнере под себя, а потом придется его в нем нести…

Перекатившись на спину, я зажмурился.

— Скаут, скажи мне, что делать.

— По-моему, его надо выпустить.

— А если он убежит?

— Не думаю, чтобы он собирался бежать.

— Но ты же понимаешь, что я имею в виду.

— Куда ему деваться? Или ты хочешь весь завтрашний день нести Иэна в его собственной моче и дерьме?

Я разлепил один глаз.

— Очаровательная перспектива.

— Да-да, так оно и случится.

Она была права. Я кое-как встал на колени, потом, превозмогая боль, поднялся на ноги. Контейнер стоял рядом с тем местом, где Скаут, усевшись на свой рюкзак, продолжала смотреть в блокнот, делая пометки при свете фонарика. Опустившись на корточки перед ящиком Иэна, я взглянул через перекладины. Было почти темно, и я, кажется, различил только два огромных кошачьих глаза. Иэн, разумеется, видел меня превосходно.

— Хорошо, — сказал я. — Сейчас я тебя выпущу, чтобы ты мог сходить по своим делам. Никуда не убегай. У нас для тебя есть несколько банок восхитительного тунца, правда, Скаут?