Книга Пожизненный срок, страница 79 – Лиза Марклунд

Анника была тем человеком, с которым Анне действительно надо было поговорить. Она пыталась это сделать всю осень, начиная с лета, отправляя ей письма и звоня по телефону. Но Анника ей ни разу не ответила.

Анна задрожала, но не от холода.

От вчерашней встречи у нее остался горький осадок. Она работала вчера допоздна и, как обычно, возвращаясь на Артиллерийскую улицу, остановилась на Вестерлонггатан, у дома номер тридцать, думая о важных вещах. Она постояла у подъезда минуту, может быть, две, когда увидела подходившую к подъезду Аннику. Та шла быстро и часто оглядывалась.

Ничего хорошего из этой встречи не вышло. Анника проявила невероятную жестокость, и Анна решила впредь не повторять таких ошибок.

Она перевела дух, достала мобильный телефон и набрала знакомый номер.

Один гудок, второй, третий, четвертый… Анника наконец взяла трубку.

— Здравствуй, это Анна. Мне надо поговорить с тобой.

— Зачем?

Голос у Анники был усталый, но не сонный.

— Вчера все получилось очень плохо… Послушай, я стою у твоего подъезда, можно мне войти?

— Что ты здесь делаешь?

— Я тебя не преследую. Просто я снимаю кабинет с несколькими коллегами на Немецкой улице. Ну, ты знаешь, в том здании, где я раньше жила…

— Да, помню.

Она отвечала коротко, и чувствовалось, что разговор ей неприятен и она хочет поскорее его закончить.

— Ты можешь уделить мне хотя бы несколько минут?

— Сейчас я собираюсь уходить.

— В половине восьмого утра?

Анника промолчала.

— Я буду ждать тебя внизу. Если не захочешь со мной разговаривать, просто пройди мимо.

Анна закончила вызов.

Погода и в самом деле была отвратительная. Сырость проложила дорогу холоду, проникавшему до костей. Анна потопала ногами и потерла руки. Темнота давила на крыши домов. Шум движения на Мунбро не проникал в Старый город. Холодные каменные дома, вышедшие прямо из Средневековья, не давали звукам никаких шансов. Старый город лежал перед Анной — зловещий и пустой.

«Господи, я бы ни за что не согласилась здесь жить. Не могу себе представить, как Анника это терпит».

На лестничной площадке вспыхнул свет, и через полминуты дверь подъезда открылась.

Анника вышла на улицу с мобильным телефоном в руке.

Лицо ее было бледным, волосы, как всегда, топорщились в полном беспорядке.

— Что ты хочешь? — спросила она, не взглянув на Анну.

— Я хочу извиниться перед тобой, — ответила Анна. — Я вела себя как последняя идиотка и очень надеюсь, что ты сможешь меня простить.

Анника взглянула в огромные глаза Анны, такие открытые, такие уязвимые, такие честные.

«Она и сама не понимает, какие у нее глаза. Она не понимает, что они всегда ее выдают».

Анна едва не протянула руку, чтобы прикоснуться к Аннике, но в последний момент подавила желание. Анника не терпела физических контактов, они ее истощали.

— Ты помогала мне, как никто другой, — сказала Анна, чувствуя, что начинает нервничать. — Ты помогала мне в работе, помогала своими связями, ты давала мне деньги, помогала ухаживать за ребенком, ты дарила мне свою дружбу, а я воспринимала это как должное…

Она замолчала и глубоко вздохнула, решив успокоиться.

— Ты всегда была рядом, и я перепутала себя с тобой. Я решила, что у меня должно быть все, что есть у тебя. И когда у меня это не получилось, я вообразила, что это нечестно.

Анника молча слушала Анну, глядя себе под ноги. Анна заметила, что в волосах Анники проблескивает седина.

— Я поняла, что не права, во всяком случае, понимаю это теперь. Но раньше я этого не понимала.

Анника подняла голову, взгляд ее скользнул по Вестерлонггатан.

— Я опаздываю на важную встречу, — сказала она.

— Я очень скучаю по тебе, — призналась Анна. — Ты — человек, которого я люблю больше всех. Прости мне боль, которую я тебе причинила.

Анника посмотрела в широко распахнутые глаза Анны Снапхане.

— Мне надо идти, — произнесла она.

Анна кивнула.

Анника пошла прочь с мобильным телефоном в руке, в толстом пуховике, в черных ковбойских сапогах, скрывавших сухие тонкие ноги.

Общение — не самая сильная сторона Анники.

«Ну что ж, значит, общаться придется мне. В конце концов, не может же один человек быть хорош во всем».

Анника быстро шла к тюрьме Кронеберг.

Прошло полгода с той страшной ночи, когда Анна не пустила ее на порог, оставив стоять на лестничной площадке с детьми. С тех пор Анника выбросила Анну из головы, перестала думать и вспоминать о ней. Анна перестала быть для нее человеком, с которым здороваешься при встрече. Анника и в самом деле начала ее забывать.

То, что она вдруг возникла из небытия и попросила прощения, всколыхнуло Аннику, выбило ее из колеи.

«Я превратилась в ее поводыря, в человека, который бежит впереди, прокладывая курс, по которому Анне легче скользить».

Анника остановилась на перекрестке, испытывая боль от уязвленного самолюбия.

Она вдруг поняла, что не вполне справедлива к Анне, что ей самой недостает самокритики. Ведь она прокладывала курс, который выбирала сама, и направляла Анну в то русло, которое устраивало ее саму.

Их дружба не выдержала такого испытания и дала трещину. Анна привыкла к тому, что Анника решит за нее все вопросы начиная с денег, одежды и квартиры до организации лекций и поиска новой работы. Анника же, в свою очередь, привыкла считать Анну законченной неудачницей, неспособной к самостоятельным поступкам.

«Наверное, я хотела, чтобы она стала целиком зависимой от меня и я смогла бы ощутить свою важность и значимость».

Зажегся зеленый свет, и Анника торопливо перешла улицу.

«Но Анны не оказалось рядом, когда в моей жизни произошла катастрофа. Она выгнала меня на улицу с детьми, когда от меня ушел Томас, а дом сгорел дотла».

Гнев жег ей грудь так же невыносимо, как и в первый день.

Она подошла к зданию тюрьмы в 7.59, вошла в приемную, предъявила удостоверение, сложила вещи в шкаф и на лифте поднялась наверх, захватив с собой только ручку и блокнот.

Здесь не было ни металлоискателей, ни рентгеновских аппаратов.

Аннику заперли в комнате без окон. Единственным убранством были стол и четыре стула.

Она остановилась и принялась рассматривать стены.

«Трудно представить себе, что мы запираем людей в неволю за то, что они нарушают правила, предписанные другими людьми. Это же варварство».