Онлайн книга «Солнце мертвых»
|
— Тише!.. — пытался Карасев крикнуть, но шофер не слыхал за ветром. И вдруг загремело, словно застучали железные кузнецы, шофер ахнул и перевел скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась. — Что еще?! Стояли в низине, у мосточка. Шофер спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову. — Какого еще черта… — Ехать дальше нельзя… — объявил шофер, дернул шеей и высморкался в пальцы. — Почему нельзя?! — крикнул Карасев, грузно подымаясь в ковше. Шофер опять юркнул головой, по локоть запустил в картер руку, пошарил и показал что-то на ладони: — Баббит… — Что это?! — спросил Карасев, косясь на блестящие кусочки. — Баббит… — растерянно повторил шофер. — Так исправляй, черт возьми! Шофер только пожал плечами. Перегрелись подшипники, и баббит растекся… Надо тащить лошадьми… Засорилась масленка и не подавала масло… Перегрелись подшипники, и баббит растекся… — Значит, совсем болван?! И опять повторял шофер, что ехать никак нельзя, объяснял про подшипники и опять повторил — баббит. А тут наползла густая, как дым, туча, закрыла белое небо и полила потоки. — У меня лужа под ногами! — крикнула Зойка. — Вот ваша проклятая ловушка!.. Дело было совсем плохо. Она промокла, сидела с зеленоватым лицом и подрагивала губами. Ее шапочка с птичкой съехала набок, и птичка висела вниз головой, распушив перышки. — Вот… — сказал Карасев растерянно, — придется идти пешком. Она взглянула на него с ненавистью. Ее губки, умевшие так впиваться, чуть вывернутые в уголках, потеряли всю кровь и подернулись пленочками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они начали говорить колкости, злить и обвинять друг дружку: — Мало иметь машину, надо уметь ею пользоваться!.. — Надо уметь одеваться, когда едут в дорогу, а не наворачивать тряпчонок, в которых таскаются по бульварам! Знайте свое дело и не суйтесь! Карасев вылез из машины. — Я вам докладывал, где брать масло… — плаксиво сказал шофер. — Я вам докладывал, жульническое пошло масло… Карасев поднес красный крутой кулак к его носу и потыкал: — Я тебе до-ло-жу! Там где-нибудь поездишь… там тебе будет масло! Надо было выпутываться. До завода оставалось верст двадцать, до ближайшей деревни — Труски или Хруски — верст восемь. Место было унылое. По сторонам тянулось болото в осинничке. Вперед уходил подъем, и на нем темнел лес. Карасев знал, что здесь начинается княжеское имение, где он прошлой зимой был на волчьей облаце, потом Хруски или Труски, потом Кустово и имение генеральши. — Придется пешком. В Хрусках возьмем лошадей… — Никуда не пойду! — крикнула из-под пледа Зойка. Шофер предложил добежать до деревни и пригнать телегу. Карасев подумал. — Постой… Какого черта нам на дожде! Там еловый лес на горе? а здесь мы останавливались недавно… — Так точно-с, — сказал шофер. — Пили из речки. Теперь было ясно. Если подняться к лесу, с дороги видна сторожка, где останавливались у Никиты, на облаве. — Останешься при машине, — сказал Карасев шоферу, — а мы дойдем до сторожки и возьмем лошадей. А за машиной пришлю с завода. Пока стояли, начинали сгущаться сумерки. Черный лес на бугре едва маячил. Даже кустики на болоте затягивало мутью. — Вылезай, — сказал. — Там обсохнем. Зойка покорно вылезла из машины, теперь похожей на ласточкино гнездо, — так заляпало ее грязью, — и отряхнулась, как выкупавшаяся индюшка. Шофер конфузливо отвернулся. Карасев только уныло покосился на ее мокрую зеленую юбку, общелкнувшую ноги. В другое бы время он пошлепал ее играючи, но тут только поморщился и помурлыкал. — Дернул же черт меня… — ласково начал он, беря под руку, но она вырвала руку и толкнула. Он пожал плечами и крикнул: — Да погоди… взять же надо!.. Вытащил чемодан и компактный завтрак — теперь он был очень кстати — и побежал догонять Зойку. Приостановился и послушал — может быть, едут? Не было ничего слышно, — только шуршал по болоту дождик. — Вот проклятая сторона… как передохли! IV Путаясь в долгополой непромокайке, давно промокшей, догнал он наконец Зойку. Она попрыгивала, как болотная курочка, бежала на каблучках, не разбирая луж, вывертывая тонкие ноги в захлестывавшей, такой недавно чудесной и вольной, юбке. — Ничего, дудуська… — одобрительно замурлыкал он, — сейчас у Никиты обсушимся, возьмем лошадей — и айда! А уж у меня досохнем. Там и каминчик есть… А чертовски хочется жрать! — Ужасно, — примирительно сказала она. — Даже кофе не успела выпить… Сандуков еще этот… Послушай, как они жвакают… Теперь все испорчено… — Да уж собьемся как-нибудь, справим… — в тон ей плаксиво сказал Карасев. — Ах, хитрая ты какая! Сейчас коньячку хватим, омарчиками подзакусим… — продолжал он смачно, поглядывая на баульчик. — А эту калошу к черту!.. Скоро настоящий салон придет, на нем хоть в Крым жарь. Ничего, дусечка… время какое! миллионы мокнут! и коньячку нет. А мы еще в приличных условиях… маленькое приключение, забавно даже… А как же вот, в Альпах каких-нибудь будем странствовать! Знаешь, там как?! Надел мешок, взял палку с крюком — и катай по горам, по пропастям! Сколько народу погибает! — Замолчите, глупо! — крикнула Зойка, убив ногу о камень. — Вот простужусь из-за вас и потеряю голос… Да держите же меня наконец! Ну, что вы можете?! Вам только махинациями заниматься… с этими жуликами вашими! — Вы no-тише… вам эти «жулики» деньги платят! — Деньги!.. — крикнула она вне себя. — Смеете еще говорить… какие-то жалкие гроши! — Халда — халда и есть, — крикнул Карасев, отшвыривая ее руку. Они остановились в луже и переругивались, припоминая все гадости, какие знали. Она швырнула ему, что прикрылся какими-то подковами, которые без него сделает всякий дурак, что он дрянь и трус. Он в бешенстве назвал ее ужасным словом. Не будь он такой дурак, так бы и таскалась по грязным садишкам в Екатеринославе, с обсаленными актеришками и лакеями, со всякими котами! — Смеете оскорблять меня?! актрису?! — крикнула она, распахнув плед, словно хотела разорвать платье. — Трагедию не разыгрывайте… тут одни вороны! Да в тебе и искусство-то одно, что… Она ударила его по щеке. Он рванул ее за руку и толкнул. — Ну тебя к черту! Так они постояли под неустанным дождем, поругиваясь, а над ними тянулись трескучей вереницей грачи и галки с чуть видных теперь полей. |