Онлайн книга «Процесс исключения»
|
Алигер прислала стихи – и среди них одно, к моему удивлению, хорошее. Но, кажется, труднонапечатаемое. 5/I 47 Вот сколько дней я не писала. Все эти дни – поэты дома, поэты в редакции. Лица, лица и стихи. Я очень во многом разобралась за эти дни. Чувствую себя значительно лучше, хотя, как всегда, и не совсем хорошо. 1-го я позвонила Борису Леонидовичу и поздравила его с Новым Годом. Ни слова не спросила о стихах, о Симонове. Но он сам сказал: – Знаете, я звонил Симонову. Сначала я его поблагодарил за хлопоты и пр. А напоследок сказал ему грубость. Он мне стал жаловаться, как трудно вести сейчас журнал, как много подводных камней и мелей и пр. Я ему говорю: так что же вы об этом не пишете? об этих трудностях? какой же вы после этого редактор, общественный деятель? * * * Недогонов. С умными, прекрасными глазами, кожа да кости. Мороз в 24 градуса – на нем летнее пальто и тапочки. Этого невозможно терпеть. У него двое детей. Говорят, он пьянствует. Наверное, это правда. И под этим предлогом ни Союз, ни журнал ничего для него не делают. Кондырев. Этот поплоше – хотя и не без способностей. Шубин. Противен. Неинтересен. Гинзбург. Способная, но комнатная. И навязчивая {36}. Необыкновенно неприятный, с грязными глазами и мокрыми руками, Мартынов. Вычурная бездарность. * * * Ивинская делает вид, что «обслуживает» меня – при полном безделии. Ей нельзя поручить, конечно, не только того, что имеет отношение к поэзии, но прочесть корректуру или дозвониться кому-нибудь – тоже. Вечно бегает по своим делам или флиртует. * * * 15-го я должна послать Симонову в Кисловодск подборку. Туся обещала помочь построить. Стихи хорошие есть – Смеляков, Недогонов, – но мало {38}. Кстати: Алигер дала три стихотворения, из которых два заурядны, а первое («У меня еще один денек») – превосходно {39}. Я удивилась. Но первое она боится печатать… Я видела ее дважды: стареющая девочка, старенькая пионерка. Деревянная, некрасивая, сухая. И говорить с ней трудно: нет контакта. Вчера я видела ее у Лели. Там она была очень разговорчива, но также как-то бесконтактна. Мы вместе ехали в машине назад. * * * Сегодня в «Лит. Газете» Ермилов ругает Платонова и заодно Симонова, который поместил его рассказ в « Новом Мире» {40}. Рассказа я не читала. 7/I 47 Ольга Всеволодовна с грудой плохих стихов. Сидела до бесконечности, сплетничала. Утомила меня ужасно. Хорошие стихи Антокольского. А я ведь не любила его всегда. Видно, то, что у него в столе, много лучше того, что печаталось. Но трагическая нота – без которой поэзия и невозможна – как ее защитишь? К счастью, она в тембре голоса, а не в слове. 8/I 47 Звонит Борзенко. А я не могу добраться до его рукописи. Все время думаю о подборке. Готовлюсь к завтрашнему приемному дню. Опять был Недогонов. Удалось его накормить, сунуть 100 р. и папиросы и выудить два хороших стихотворения для подборки. Поправки к поэме он принес не весьма. И как странно, что в стихах еще много вялых строк. Я думала, он зрелее. И конечно, очень не прям. 9/I 47 Еле поспела к трем часам в редакцию. Там – Недогонов с последними поправками, милый толстый калека Кронгауз, приведенный ими довольно нудный Ойслендер, полуспособный Рощин {41} и, главное, письмо от Зыбковца. Письмо строптивое, но стихи хорошие, я рада. Ойслендер сказал: – Мне рассказали, что в «Новом Мире» начали говорить о стихах. Меня печатают часто, но со мной никто не говорит. Вот я и пришел. Можете не печатать, но поговорите. Отвыкли люди. 13/I 47 В редакции – Ойслендер, Рощин, Наровчатов. Говорю, прельщаю. Спасение, что Кривицкий болен и потому свободен его кабинет. В ушах гудит, и глаз режет. Думаю 15-го мне подборки не отослать, потому что Алигер не принесла поправок и многие. 14/I 47 Семь часов у Тихонова! Стихи (странные; никакие; иногда – хорошие); рассказы о Югославии; потом, к счастью, – обед и водка, иначе бы мне не выдержать. Он попросил, чтоб я прочла ему стихи. Собранные. Я читала. Замечания были меткие, но иногда (редко) – требует точности там, где всё на другом. Симонова он, по-видимому, не очень любит. Это осторожно. Весело смеялся над Щипачевым. С ним у меня вкусы, пожалуй, больше совпадают, чем с Константином Михайловичем. Но интересно не это. Я только в середине беседы поняла, почему он хотел послушать стихи. Читаю ему Маршака, не говоря, кто. – Отгадайте? – Ахматова? Нет… Потом догадался. Потом, в конце. – А почему же статья К. М. [Симонова] будет называться «В защиту лирики»? Что же здесь такого защищать? Тут все благополучно… Я думал, вы хотите взять под защиту лирику, которую хают… То есть он боялся, что мы затеяли защищать Анну Андреевну и, скажем, Бориса Леонидовича. А потом, убедившись, что подборка серенькая и благополучная, – решил дать свои стихи. Дал очень хорошие пьяные Любляны – и похуже {42}. С. Я. звонит – хочет взять свои стихи из подборки, чтобы дать потом цикл. Понятно: у него три чисто лирические стиха и он боится дать их неприкрытыми, не подперев «значительной темой». Все понятно. И скучно. Но я не осуждаю их. Они такие, какими могут быть. 15/I 47 В редакции с Сашиным и Ольгой Всеволодовной. Сашин, в последнюю минуту, сдался – и принес мне стихи своих «молодых». Он хотел делать отдельную подборку. И – игнорировал мою. Я перестала напоминать, просить. И вот он явился – любезен, точен, хитер. |