Книга Мексиканский для начинающих, страница 67 – Александр Дорофеев

– Просто теленовелла! – воскликнула Шурочка.

– Жизнь, – сказал Пако. – И она стала невыносимой для дона Борда. Разведя костер самосожжения во дворике у стен часовни, Серебряный Феникс сгорел, и пепел его развеялся по окрестным предгорьям.

Шурочка содрогнулась:

– Чудовищно! Но поэтично!

– И в наши дни блуждает по асьенде его неутешный призрак, – завершил повествование Пако.

– Спасибо! – поаплодировала Шурочка. – Красивая сентиментальная история. Только призрак из другой оперы!

– Опера та же, сцена другая, – мрачно сказал Пако. – Сам видел. Среднего роста в стоптанных ботфортах.

– Будет тебе! Вампиры, призраки, инопланетяне – аж тошно! Не то чтобы я в них не верила, но утомляют, как романы о сталеварах – избито, заезжено. Концовка, словом, дрянь! – авторитетно сказала Шурочка.

Пако промолчал. Васька присвистнул. И они разошлись по номерам.

Окно выходило на балкон, который висел высоко над городом. Было видно решительно все – каждую улицу, каждый переулок и подворотню. Такой ясности глаза Васька сроду не ощущал. Он без усилий мог разглядеть котов в глубине чердачных окон, птичек в кронах самых удаленных деревьев, цены на ярлычках, привязанных к серебряному товару. Васька хотел начертить подробный план со всеми мелочами, но заленился, представив огромность работы. Лег на кровать с изголовьем в виде серебряного Феникса, повернулся на бок и уже прикрывал глаза, как что-то мелькнуло краем. Осмотрелся – серебряная тумбочка, серебряный ночник, серебряная люстра, зеркало в серебряном окладе и – опять порхнула – легкая тень. Лик нежный, как серебряное утро; локоны, подобные в ночь лунную ручью на перекатах; черненого сребра страдающие очи.

«Приска!»

Васька сидел на кровати, и ясность уходила из глаз и головы. Что это? Кто она такая святая Приска? Мелькнула и растаяла. Зачем?

Он был в смятении. И взор нежданно замутнили слезы. И робкие предчувствия, и предощущения, и предвоспоминания неведомо чего, и бред любви, и бред раскаяния, и радость на полянке…

Как пустое ведро, обрушился он в колодец и выбирался медленно, со скрипом ворота и звяканьем цепи. Вроде, наполнился – тяжестью и легкостью едино. И боялся расплескать, но и не знал, как уберечь.

Был бы дух Илий, все пошло бы иначе. А так – ведро оказалось дырявым! Васька догадался, что наполненность полегоньку, а дальше больше – вытекает.

– Приска, присказка, прискакала, – довольно глупо талдычил он, соображая, впрочем, что уже и распадается, как давно проржавевшее ведро. – Приска, присказка, прискакала!

Протекание и распадение были неприятны. Отвратительны. Так хотелось прервать их, что впору было на костер. Хотя имелись варианты.

– Приска, присказка, прискакала, – повторил Васька. – И ускакала! Это был шаг поступательный, отвлекающий от протекания и распадения. Васька встрепенулся и поднялся с кровати.

– Последний вечерочек, – вздохнул он, – перед починкой. Хлопну бутылец на добрую память.

Поблуждав по галереям, коридорам, анфиладам, спустился крутой лестницей в подземелье. О, подобные темницы редки! Не только вечер, но и последние минуты жизни отрадно скоротать здесь. Под ногами пушистые ковры в облаках, созвездиях и птицекрылых дирижаблях, мягкие кожаные кресла с обогревом, охлаждением и телевизорами в подлокотниках, автоматические треугольно-овальные столики, гадающие на картах и по руке, бассейн с девятым валом, лампы под теплыми оранжевыми абажурами, в углу одинокий контрабас, расписанный серафимами в сомбреро, и длинная, – как медленный ночной пассажирский поезд, в котором светятся окошки, где пьют чай и выпивают, режут колбасу, выламывают курьи ножки, лупят яйца, сушат простыню, ложатся спать, задергивая занавески, – стойка бара.

Чего еще желать протечно-распадному человеку?

Васька упал в кресло. И тут же, чинно ступая, как барс, приблизился седовласый, просто красивый сеньор, который по виду мог быть кем угодно – нобелевским лауреатом, магнатом, стоиком, лордом, пэром, мэром – только не официантом. Тем не менее он спросил с полупоклоном:

– Ке десеа устед? [32]

– Дринк! – привычно сказал Васька, а подумав, добавил: – Мучо-мучо! [33]

Официант откланялся и через минуту вернулся, катя колесную бутылку виски величиною с контрабас.

То ли Васька вложил слишком сильное чувство в «мучо-мучо», то ли официант был ложный, а на самом-то деле какой-нибудь все же трехнутый пэромэр, но, притормозив бутылку у столика, он навсегда, как по звонку, исчез в подземельных глубинах. А Васька остался на растерзание, лицом к лицу – трудно сказать, с чем. Точные величины – чекушка, пинта, галлон, бочонок, цистерна, море – окиян – здесь бессильны, не передают образное содержание того, с чем-кем предстояло сразиться. Это был монстр чайного цвета! Контрабас алкоголя! Кто бы рискнул дать в морду контрабасу? А Васька, не колеблясь, свернул башку. Так начался поединок.

Васька бил залпами из маленьких пятидесятиграммовых орудий. Но монстр не уязвлялся, а только крепчал и ячменел, нанося удары по вискам. Слегка контуженый Васька взял нарезную вазочку крупного дальнобойного калибра, да и шарахнул, закусив бумажной розой. Монстр покачнулся. Но и бедного Ваську отбросило волной мимо кресла. Они заключили договор о временном перемирии, и Васька пополз в санчасть. Да сбился.

Был длинный белый, все сужающийся туннель, потом маленькая дверца, в которую, ругая здешние порядки, на четвереньках еле протиснулся, за нею – мрак. Васька думал, что еще соображает, и вглядывался в темноту. Вскоре он различил деревянные колонки, меж которых шли рельсы. Сильно удивленный изучал ближайший. Погладил, нюхнул, прислушался, уложив ухо. «Метро, – догадался в конце концов. – В какую сторону до „Парка культуры?“ Подумавши, ответил:

– Зависит, откуда ты, парень, приехал.

Мысль была настолько трезвой, что хотелось продолжить беседу:

– Чудак ты, чудак, поездов не будет!

– Как так? А последний, с путейцами?

– Провезли путейцев-то, покуда рельсу нюхал. Ножками! По шпалам.

– Сам давай ножками! А я оказии дождусь.

Васька с Васькой еще бы долго препирались, как вдруг заслышали механическое движение, и вынырнул шибко бежавший вагончик, откуда торчала голова, покрытая широкополой шляпой с перьями.

Поравнявшись, она взмахнула шляпою, заорала – «Гей, славяне! – и унеслась во тьму.

– Мог бы подбросить до «Парка»! – огорчился Васька. – Не треснул бы! Вот тебе и оказия – шляпа с перьями!

Не успели они распалиться, а вагончик уже тарахтел обратно, теперь пустой. Достигнув Васек, тормознул так, что искры посыпались. И откуда-то сбоку, причем с другого, возник щуплый, маленький, в поизносившейся одежонке чудаковатый типчик – замухрышка с перьями. Зато взгляд его был тяжел, пронзителен и ощущался кругообразно, со всех подветренных сторон. Но Ваську после битвы с контрабасом взгляды не прошибали.