Онлайн книга «Портрет и вокруг»
|
– Конечно, Павел… – Для этого мы и живем, не так ли? То есть и сын Толя, и нашумевшие фильмы, и (теперь уже созданная) Мастерская – все это жизнь, все это явления одного порядка. И если б не грубоватый оттенок, можно сказать – одного помета. Его помета. Такие люди, как Старохатов, оставляют после себя не только Толю. – Это мое детище. Про Мастерскую. Спокойно и с достоинством. Помешивая ложечкой в чашке с кофе. Сидел и разговаривал с женой – и думал, что впереди дорога. И ведь талантлив. И годы не берут. И энергии дай бог всякому… А всего лишь через пять или шесть лет он будет обирать своих же выпускников. Слово переменился не было простым или однозначным и отнюдь не означало черты, за которой человек становился другим. 1960 – Старохатов приобретает машину. 1964 – Старохатовы переезжают в новую (уже вторую), кооперативную квартиру. 1965 – Старохатов приобретает дачу. Про вещи и тряпки в перечне можно было не упоминать: смысл ясен. Именно на эти самые годы падали совместные фильмы Старохатова, когда соавторство он навязывал. Такая получилась картинка. Идея перемены, в отличие от «порочной наследственности», была много яснее. Никакой мистики: Старохатов переменился под напором вещей и, если шире, – духа нашего мебельного времени. Вот и разгадка, – и ведь рядом была, рукой подать. Однако ясность была – простоты не было. Один факт не втискивался. Старохатов безвозмездно помог написать сценарий Олонецкому (Лысому Сценаристу) в 1966 году, то есть после приобретения и дачи, и машины, после того, как обирал ребят, – такой вот прокол в схеме. Когда фактов сотня, один не портит картины. Но когда совместных сценариев всего десять и даже один идет против девяти, возникают сомнения и возникает сложность. Тут уже возможно всякое. Например, возможно, что перемена в Старохатове была процессом – и притом с колебаниями. И Старохатов по-прежнему был не вполне ясен, как бывает не вполне ясной пустая сценическая площадка – перед последним актом пьесы. * * * Пьесу, впрочем, уже можно было себе представить. Зрелище есть зрелище, некая первородность и таинство – тем и манит. И вот полутемный зал, и занавес, и декорации, а высветленные прожекторами (в лучах меняющегося цвета) лица и фигуры уже бродят по полутемной сцене из угла в угол и шепчут некие невысказанные тихие слова. Завязка, к примеру, такая. На сцене человек – и молодой, и милый, и желающий добыть людям что-то там светлое и необыкновенное; короче – он самый. Герой. Так сказать, точка отсчета для остальных действующих лиц. Живет он в большой запущенной квартире. Одинокий. Мечтательный. А в этом же доме, рядом с его квартирой, располагается волею случая большой и шумный мебельный магазин. Вот он сидит на стремянке (под самым потолком) и выхвачен из полутьмы самым розовым лучом; он достал рукой книгу с высокой полки – сидит и углубился. Книгочей. Поглощает мудрость веков. Он сидит и шелестит страницами – и это сразу же видно, едва только занавес расползется. Входит гражданин. Обыкновенный. Немножко провинциальный. И говорит примерно так, как говорит Мармеладов в незабвенном романе: – А осмелюсь ли я, уважаемый товарищ, обратиться к вам по делу с разговором приличным? – Конечно, – отвечает ему наш парень со стремянки, шелестнув очередной страницей. – Валяйте. Гражданин откашлялся. – Купил я два шкафа; из Киндяковки я; приезжий. (Он еще раз откашлялся.) Себе купил и братану. Надо ему телеграмму отбить. Надо к тому же перевозку организовать. Надо машину найти… – Ну и что? – Шкафы-то деть мне сейчас некуда. Пусть они у вас временно постоят? – Пусть… – У вас квартирка-то рядом с мебельным магазином – это мне удобно. – И мне терпимо. Но вы, друг мой, достанете мне за это старинную книгу. – Какую? – А какую хотите. Можно – летопись. Можно – церковную. Можно, наконец, любую старую книгу – лишь бы не нашего века. – Ага… – Пришлете мне в знак благодарности какую-нибудь книжонку из вашей деревни… На этом поладили. Отговорив свою сценку, провинциальный гражданин (маленькая роль) уходит за кулисы – и где-то там разгримировывается. Для него конец. А на сцену уже втаскивают холодильник другие люди. Можно даже, чтобы втащили роскошный финский гарнитур. Чтобы и шумно, и зрелищно, и натурально. Те люди, что втаскивают этого красавца, сработанного под орех и уютного, как сам уют, – одновременно – передают нашему герою две-три старые книжонки. Плата за постой. – Порядок, – говорит им наш герой со стремянки, принимая книги. – Можете оставить, ребята, свое барахло. Волоките в тот угол. Выясняется, что Жаждущий Познания парень практикует этот, так сказать, постой достаточно давно. За книги он согласен некоторое время держать у себя чужую мебель. И в известном смысле сторожить ее. Благо жилье позволяет. Все вокруг это знают. И если у приезжего человека подходит очередь на модный сервант, ему шепчут: – У тебя есть старая книжка? – Привез. – Тебя предупредили заранее? – Ну да. Сосед посоветовал. – Тогда в порядке. Поставишь на время сервант у этого парня (квартира четыре), а потом спокойно отправишь домой. Без суеты. Без гонки. А когда отправляешь без гонки, и уголка не отобьешь. И не поцарапаешь. – И не надо ему платить деньгами? – Нет, он очень милый! Само собой разумеется, что милый парень беден, как мышонок. Ну, хлеб-то есть. И кофе, конечно. И масло тоже можно ему разрешить. Но в остальном – ни-ни, деньги и блага его не волнуют: герой – значит герой. Возникают встречные потоки. С одной стороны, квартира заполняется старыми мудрыми книгами. С другой – она заполняется мебельными гарнитурами и телевизорами. Мебель время от времени собственником вывозится, но ввозится куда больше, вещи валят валом, образуется затор; и вот квартира уже буквально набита человечьим добром. Книги… или торшеры? – такое вот нацеливающее название, дабы определить суть происходящего с зазывной, балаганной хлесткостью. Могла быть пьеса. Реальный смысл ее достаточно ясен, так что сценическая площадка эта – душа человеческая, душа Старохатова, и вот что в ней, то есть в душе этой, сейчас происходит. * * * Пьесы, пусть даже не написанной, не может быть без молодой и привлекательной женщины. И потому женщина есть. Милая и скромная. Она любит нашего героя и иногда приходит к нему. Общается. Вымоет чашку из-под кофе. Пожарит картошку. Или вытирает пыль. А он со стремянки (весь такой современный, жесткий и хриплый, плюс Жаждущий Познания) кричит: |