Онлайн книга «Портрет и вокруг»
|
– Весна-то какая великолепная, – сказал он, закуривая. – Да. – Жильцам нашего дома был сегодня приказ: сажать деревья. А я у тебя засиделся. – Мне тоже сажать. И тоже вроде бы сегодня. – И тоже по велению жэка? – По велению молодой жены. – Аня любит сажать деревья? – Нет. Но Аня любит, когда я сажаю деревья. – А-а-а, – он засмеялся, – это бывает. А магнитофон нашептывал и нашептывал свое. Доказывал. Хрипел. Убеждал. Мы уже не слушали. Все было ясно. Крутилась последняя пленка. Или предпоследняя, – так или иначе, шла уже кружевная работа. Остатки. * * * Старохатов выключил магнитофон, его последние хриплые звуки. – Все? – спросил он просто. Помолчали. И без раздражения, спокойно, он еще спросил: – Почему тебя интересовала эта… эта мелочовка, Игорь? – Вопрос был поставлен общо, неожиданно общо, и я замялся. – Ну как же, – все же промямлил я. – Нет логики… Непонятно… Он засмеялся: – Непонятно?.. Что?.. В человеке, – он заговорил строже. – В каждом человеке, Игорь, столько тайн, противоречий… столько глубин психики. А тебя интересовало: брал деньги? Не брал деньги?.. Что они тебе? – Когда-то брали, а когда-то нет. Почему? – Понятия не имею, Игорь. – И усмехнулся. – Не знаю, почему. – Это не ответ. – Это ответ. Потому что пустяшно все это… Да знаешь ли ты, сколько во мне… в тебе… да в любом человеке… таких пустяшных вопросов, нелогичных загадок! Сотни!.. Почему?.. А потому что это пустяшки, мусор, а не загадки! Я промолчал. – Ты же год, если не больше, потратил. Что ж ты так по мелочи работал?.. Оглянись! Впадал, говоришь, в пустоту… Мучился? Ссорился с женой? Убегал в деревню?.. И все из-за такой ерунды, как привзятые кем-то деньги! Он встал. – Ей-богу, ты пошел не по тому ведомству. Он опять засмеялся: – Не было денег – брал. Были – не брал. В чем проблема, Игорь, скажи мне – может, я стар стал и не понимаю. Он искренно вздохнул: – Я ожидал от твоего поиска куда большего, Игорь… Деньги! О, господи!.. Нашел задачку!.. Ты лучше мне ответь – зачем ты так бессмысленно трудился? Он прошагал в прихожую. Взял там свою шляпу. Я был в растерянности. А он говорил очень четко. Настоящая контратака. И сошел вниз по лестнице к своей машине. И уехал. Уехал, так и оставив мне вопрос, притом вопрос заглавный, пронзительный – ты, Игорь, целый год гнался за житейской пустышкой, за химерой – зачем? * * * Дней через десять неожиданная новость. Позвонил приятель и, помимо прочего, сообщил: – Слышал уже?.. Старохатова выперли из Мастерской. В груди у меня екнуло. – Может быть, сам ушел? – помедлив, спросил я. – Может быть… Но, кажется, все-таки выперли. Ни обдумать новость, ни обговорить я тогда не успел. * * * Но уже в ту же ночь до меня дошло. Мысль пришла остро и разом, но я лишь хмыкнул и не поверил в нее: глупости, не может быть!.. И тогда мысль пришла вновь, но пришла теперь мягче, спокойнее, на лапках. И можно было протянуть руку и, уже не пугаясь, эту кошечку-рысь погладить. Для того и пришла. «Вера у нас была, – сказала в тот раз Аня. – А я отправилась к тете Паше в больницу». – «Нехорошо: Вера пришла пообщаться, а ты оставила ее за няньку. Долго она сидела с Машей?» – «Нет. Около часа…» Я позвонил. Трубку взяла дочка Веры – пятнадцатилетняя девочка, о существовании которой я знал, но которую никогда не видел. – Мамы нет дома, – еле слышно ответила она. И еще. Почти шепотом: – Она придет сегодня попозже. Передать что-нибудь ей? Не голос, а шелест листьев. Я позвонил попозже (к этой минуте я уже не сомневался): – Вера? – Я. Не стал я тянуть: – Ты все-таки нанесла ему ответный удар. И Вера тут же с вызовом, распрямляясь пружиной, ответила: – А ты как думал! Сдержанным тоном я попросил рассказать – как-никак я причастен к случившемуся. Грубо говоря: записи, в которых она рылась и которые взяла, мои. – Ты ведь не слишком для меня расстарался. Вот я и решила порыться в записях сама. – И не спросила, можно ли? – А зачем мне было спрашивать? Во-первых, ты со мной в большой дружбе. Во-вторых, я точно знала, что посмотреть эти записи ты мне не дашь. И добавила, язвя мое ухо: – Такой уж ты породы особенной. – Какой? – Да уж такой, – сказала она: она считала, что я трусоват. Не в том, конечно, смысле, что боюсь Старохатова. А в том смысле, что не желаю никуда вмешиваться – то есть в самом распространенном и ходовом в наш век понятии трусости. – Ты ведь у нас художник. Ты ведь у нас чистенький, – продолжала Вера. – Ты умер бы, но не замарал лапок. Тут я все же нашелся – сказал, что я не хочу, да и не умею превращать свой труд в жалобу, поданную на имя вышестоящего начальника. – Ладно, – отрезала она, – устраивай свою совесть, как ей мягче. И вдруг она как бы с вызовом выкрикнула: – Разве ты не для меня собирал эту коробку?.. эти записи? Конечно, с иронией. Конечно, выкрикнула она с иронией и насмешкой. Так кричит напоследок удачливый вор. А я онемел. Я словно бы вдруг понял… Сам себя понял… Я словно бы услышал свое подсознание. Как знать… Как знать, Вера! * * * Да, она прочитала мои записи – она уже давно догадывалась, что подобные записи у меня есть. Однако сама идея использовать их пришла неожиданно. Скорее всего, Веру в тот день вела интуиция: она ведь знать не знала, что Аня пойдет в больницу и оставит ее одну. Зато она прекрасно знала, что ей попалось в руки, когда оно уже попалось. Она не рылась. Она не искала. Она случайно наткнулась на коробку и выложенные листки, прочитав всего лишь одну двадцатистраничную запись – ту, на которой были обобраны Коля Оконников и Павлуша Щуриков, двое из всех. – Тебе повезло, – сказал я. – Не жалуюсь. |