Онлайн книга «Прекрасная толстушка. Книга 2»
|
Во втором антракте Лекочка, разумеется, отыскал лауреата среди гуляющих по вестибюлю и, забыв обо мне, бросился к нему с таким энтузиазмом, что телохранитель чуть не выхватил пистолет. Академик остановил своего цербера одним взглядом и тепло поздоровался с Лекочкой, тот явно хотел покрасоваться передо мной этаким знакомством. Этому нахалу и в голову не пришло нас познакомить. Но воспитанный Академик, глядя через его плечо на меня, сказал тихо, но отчетливо: — Леонид, представьте, пожалуйста, меня вашей очаровательной даме. Лекочка, мелко кивая, как китайский болванчик, стал пятиться, пока не допятился до меня и, схватив меня под руку, как муравей гусеницу, потащил к Герою Соцтруда. — Это Маша. Она переводчик. Работала с Ивом Монтаном. Этот маменькин сынок сделал все ровно наоборот. Меня даже передернуло от такого хамства и глупости, но я за ставила себя улыбнуться. При этом я чувствовала, что от нестерпимого стыда краснею по самые плечи… — Очень приятно, Маша, — открыто и просто улыбнулся Академик и протянул мне свою узкую, но, как оказалось, очень крепкую ладонь. Разрешите представиться, меня зовут Игорь Алексеевич. Я была тронута тем, как легко и естественно он попытался загладить это ужасное положение. Бабушка много раз говорила, что лучше всегда придерживаться этикета и быть комильфо, хотя иной раз можно и забыть о правилах хорошего тона. Однако бывают случаи, когда нарушение этикета равносильно появлению на официальном приеме в ночной рубашке. От Макарова я слышала, что подобное бывало в Германии. Наши офицерские жены, которые до войны, кроме набивного ситчика или в крайнем случае крепдешина, ничего не знали, приняли роскошные шелковые пеньюары и ночные рубашки за вечерние платья и явились в них на прием. Примерно в таком положении оказалась и я, когда, вместо того чтобы по всем правилам спросить у меня разрешения и представить мне Академика, Лекочка торопливо и угодливо назвал мое имя. С таким же успехом он мог сказать: «Игорь Алексеевич, — это Маша, а вот бутерброды с севрюгой горячего копчения. Она очень свежая, только вчера привезли». Одним словом, хоть он и был мне интересен (не как муж чина, а как таинственный Академик), удовольствия от знакомства с ним я не получила никакого. Даже наоборот — мне хотелось поскорее исчезнуть… А они все говорили и говорили… Но из-за своих переживаний, которые многим сегодня покажутся по меньшей мере смешными, я ничего не понимала из их разговора. Очнулась я только от слов Академика, обращенных непосредственно ко мне: — Так я увижу вас в четверг? — Да, да… — смущенно пролепетала я, совершенно не понимая, где и почему должен увидеть меня Академик. — Буду очень рад, — сказал Игорь Алексеевич, и в его глазах я прочитала немой вопрос о чем-то другом, главном… У меня приятные мурашки поползли по спине от этих слов. В конце концов, сколько же можно обжигаться на одном и том же молоке?! Последнего действия я уже просто не видела и не слышала… 3 По дороге домой я аккуратненько, чтобы не выдавать своего волнения, выяснила у Лекочки, что мы званы на тихий дружеский ужин, где кроме нас будет еще несколько приятных и известных людей. Вечеринка устраивается в честь успешного окончания какой-то жутко секретной работы. — Кажется, он тобой серьезно заинтересовался, — со странной завистью сказал Лекочка. — Я думаю, меня одного он не пригласил бы… — Да брось ты, — отмахнулась я, — зачем ему такая корова? Он только свистнет, к нему все стройные и миниатюрные сбегутся… Лекочка с сомнением посмотрел на меня. И, как мне показалось, обиженно отвернулся. Мы долго шли молча по пустынной улице Горького. Моросил не видимый в темноте мелкий скучный дождик. По мокрому асфальту чертили фарами редкие машины. Около Моссовета стоял милиционер в плащ-палатке с капюшоном. Он проводил нас долгим сонным взглядом. Наконец Лекочка повернулся ко мне и заговорил: — Я никак не пойму, Мэри, ты на самом деле дура или притворяешься? — Ты о чем, Лека? — удивилась я. — Все о том же, — раздраженно буркнул он. — В каком смысле? — В прямом! Ты что — действительно цену себе не знаешь? Да на тебя половина улицы оборачивается… — Ну это известное дело… — попробовала отшутиться я. — «По улицам слона водили, как видно, напоказ…» — Не думаю, чтобы у половины половозрелых прямоходящих при виде слона текли бы слюни до асфальта… — Так уж и у половины, — слабо возразила я, хотя, безусловно, мне было очень приятно слышать такие слова. Мне никто таких слов вот так по-свойски не говорил. То есть мужчины делали самые смелые комплименты, но я все это и воспринимала как комплименты, как орудие завоевания. А слова Лекочки звучали по-дружески, будто он был на моей стороне… Впрочем, именно это меня вдруг и насторожило… — Слушай, — прищурившись, сказала я, — если я такая неотразимая, то чего же ты сам никогда не делал попытки за мной приударить? Или ты из другой половины? — Я из третьей… — Он изучающе посмотрел на меня. — Ты что, действительно не знаешь или опять придуриваешься? — А что я должна знать? — Во всяком случае, могла догадаться… — Ой, только не говори, что ты в меня много лет безнадежно влюблен. Я такие вещи за версту чувствую. — Да нет же, — усмехнулся он. — Совсем наоборот… — Что значит наоборот? Ты меня ненавидишь, что ли? — Да причем тут ты? — Как причем? — Я даже остановилась от неожиданности. — Разве мы не обо мне говорим? — Но в данном случае нужно говорить обо мне… — со своей странной ухмылочкой сказал Лека. — Почему? — Потому что женщины меня вообще не интересуют… — Да ты что?! — обалдела я. — Не ври! Ты меня разыгрываешь! — Такими вещами не шутят, — печально сказал Лека. — Ну и дела… — сказала я. — Когда же это случилось? — Когда я родился, а может, и еще раньше… Ты что же думала, жил, жил человек, горя не знал, потом встретил злого и коварного дядьку, и тот его испортил? Так, что ли, ты думаешь? — Примерно так, — сказала я, вспомнив свой прошлогодний опыт с Никой. — Это очень примитивно… — А как же это происходит? — В каждом из нас заложено и то и другое… У некоторых этого другого чуть больше… В детстве он об этом даже не догадывается. Он ничем не отличается от остальных детей. Потом в школе, когда начинается пора влюбленностей и все его друзья сходят с ума по девчонкам, он страдает оттого, что никто из одноклассниц ему не нравится… Ведь никто ему не может сказать, кто он. Никто не научит, как с этим жить… |