Книга Дознаватель, страница 43 – Маргарита Хемлин

Штадлер, когда писал, часто слюнил химический карандаш, и на лице у него образовались следы. В частности, на губах и на лбу, потому что он то рот мусолил кулаком, то лоб тер.

Я сказал, что только недавно видел Зуселя и что Зусель просил передать привет. И напомнил про деньги.

При упоминании денег Штадлер заволновался, членораздельно замычал и замахал руками, показывая отрицание.

Я прямо, но мягко спросил, зачем Зусель тащил с собой гроши? Может, хотел мне хабар дать?

Штадлер ничего не написал. Но плечами не пожал и руками не развел. Даже головой не помотал.

С чего я сделал вывод: обманывает и скрывает.

Тогда я перешел на другие ноты.

Сгреб его писанину, скинул на пол и растер сапогом.

Показал пальцем вниз для наглядности:

— Это твоя писанина. Пока. А можешь и ты сам так лежать. И тебя сапогом будут растирать в муку. Где деньги?

Штадлер не пошевелился. Карандаш оттолкнул — он как раз подкатился ему под локоть. Я карандаш поймал и нацелил прямо в глаз Штадлеру. Карандаш не сильно острый. Но Штадлер — опытный с органами. Знал, чем может дело кончиться.

— Ну, Вениамин Яковлевич?

Штадлер смотрел на обслюнявленный грифель, как на страшного врага. Вроде в руках у меня пистолет.

Смотрел-смотрел и вдруг опустил голову, руки свободно свесил вдоль спинки стула. Откинулся назад. А ноги вытянул. Даже нахально вытянул. Чуть-чуть шаркнул меня по сапогам.

И так замер.

Я крикнул, чтоб он вел себя как человек, а не как рецидивист-отказник на допросе.

Штадлер встал, вытянул руки по швам. Задрал подбородок и засмеялся. И смеялся долго. И пялился мне в глаза. И плевался синими слюнями.

А я и не такое видел.

Собрал бумажки с пола, сунул в планшетку. Не торопился, застегнул на все пряжечки.

И сказал на прощание:

— Спасибо, гражданин Штадлер. Что надо — вы сообщили органам в моем лице. И поплевались хорошо, от души. За всю свою жизнь отплевались. А только чем вы плевали? Какими слюнями? А теми слюнями, которыми карандашик свой доносный мочили, чтоб яснее мне видно было. Противно на вас смотреть.

Штадлер на мои слова что-то замычал, но негромко. Я не слушал.

Все, что мне от него надо было, все было у меня.

А было у меня вот что.

Первое. Штадлер за мной не следил, как я тащил мнимо покойного Зуселя.

Второе. Лаевская как-то связана с Гутиным.

Третье. Гроши у Зуселя все-таки были. И они куда-то задевались. И Штадлер знает, куда и для чего Зусель эти несчастные деньги тащил за собой в Чернигов. И главное, знает, что у меня их нету. Если б он думал, что гроши у меня, он бы не так себя проявил. Он бы всячески показал, что это не его дело — знать про деньги. А он, наоборот, не сильно глубоко скрывал, что знает. А не выдает своих познаний в этом вопросе из принципа. И плевался он для показа принципа.

И вот итог.

Гроши у Зуселя были такие, что касаются не только его, но и еще кого-то. То есть если понятно выразиться — общак. Не воровской, но на какое-то общее дело. А Зусель вроде казначея или сборщика.

И тут я зацепился за слово — «сборщик». И вспомнил, как мне Евсей рассказывал про Зуселя. Ходит по людям, надоедает с разговорами и пропагандой.

А может, он как раз гроши и собирал? И не милостыню, а именно что собирал. То есть ему давали не на пропитание, а на какое-то дело. На какое-то сионистское дело. Он же исключительно до евреев наведывался. Кто по идее давал. А кто — отцепиться.

И к Евке с Малкой как свой забегал. А Малка — та и слова не по-своему не прокаркает. Гыр-гыр. И хлопцев у Евсея Зусель обрезал. По наказу Довида. Они с Довидом и Малкой и воссоединились, и вместе свои молитвы плели.

Кубло. Настоящее кубло.

И что? Евсея нету. Малки нету. Зусель на ладан дышит. Довид совсем плохой. Бэлка в больнице доходит. Евка запуганная, собакой уцепилась за Хробака.

Только Лаевской хорошо. Она всех за ниточки дергает.

Думает, и меня привязала. Нехай думает. Пока может думать. А может же и так получиться, что думать она и не сможет.

Если за горло как следует схватить и спросить ребром:

— По какому праву ты, сучка, меня мучаешь? Что ты знаешь? Что ты видела?

Тут я понял. Не ответит мне Лаевская ничего. Ничего. Умрет, а не ответит. На халате своем шелковом с драконом вышитым удавится, а не ответит.

Мысли мои перескочили на Моисеенко и его безвременную смерть. Если б он над собой этого не совершил, ничего теперь не было б.

Он бы ответил, как полагается, за смерть гражданки Воробейчик Лилии. И дело б не списали. И никто б в нем не копался. Не раздувал загадки на пустом месте. Не поливал меня грязюкой.

Я поставил себе задачу: закрыть все буквы «и». Без исключения.

А означало это одно: навести порядок у Лаевской в голове. Чтоб она или заткнулась навек, или рассказала б мне окончательную правду про свои намерения и мотивы.

В тот же день товарищ, про которого говорили, что он всегда подпевает начальству — Крук его фамилия, Федька, в одном закутке сидим, рядом, — завел со мной разговор.

Начал с моего здоровья, перешел на личность.

— Ты, — говорит, — Михаил, меняешься прямо на первый взгляд. Седой почти весь. А ты молодой еще. И походочка у тебя стала как в море лодочка. Ты выпивать не начал? Работа у нас нервная, конечно. Я в том смысле, что если выпиваешь, так я тебе всегда могу компанию составить. Ты сейчас один козакуешь? Пригласил бы б меня, выпили б трошки. — И посмотрел на меня долго и сильно пристально.

Я ему ответил, между прочим, твердо и непреклонно:

— Ты мне наливал? С чего взял, что выпиваю? Дух от меня идет?

— Духа нету. Я и так принюхивался, и так. А по виду — выпиваешь и вроде постоянно с похмелья. И учти, не я один сомневаюсь. Ходят всякие рассуждения. Для тебя вредные. Тебе и квартиру, и поблажки. А коллектив видит. Ты дела ведешь сквозь пальцы. Бегаешь в рабочее время не по назначению.

Федька развалился на стуле и говорил мне такую и подобную дурницу с удовольствием, вроде малолетке, который на базаре срезал у дамочки с пальто пуговицы.

Я ему:

— И какие мне поблажки, например?

— За свой счет отпускают. А работа стоит. Работа не двигается в нужном направлении. Явился с отпуска — а работа опять стоит. А тебя по городу видят люди, а ты к одной бабе заскакиваешь, к другой. Дошел до того, что не отказываешь себе на рабочем месте девку прижать.

— Ну, например?

— Ну, например, некая Лаевская Полина Львовна. Ты к ней бегаешь. Потом к Воробейчик Еве бегаешь. Сам Хробак на тебя жаловался. Светка наша тоже в твоем поле зрения, так сказать.