Книга Дознаватель, страница 45 – Маргарита Хемлин

Сунька оглянулся и четко ответил:

— Гайдара читаем. «Чук и Гек». «Судьбу барабанщика» прочитали, «Тимур и его команда». Еще ряд произведений. В перевес мракобесиям, что Зусель им в головы вдалбливал.

Я похвалил. Хороший писатель, к тому же военный человек, погиб на фронтах войны.

— Нравится, пацаны? — Вовка и Гришка кинулись ко мне, обняли за живот. Мычат — приветствуют, как телята.

Я взял обоих на каждую руку. Тяжелые. Растут.

Довид не удивился моему появлению.

Сам он сильно похудел. А в остальном внешний вид удовлетворительный.

Говорит:

— Ну, пойдем до Малки на кладбище? Зусель там.

— Зачем сразу на кладбище? Мне и с живыми хорошо. Тем более у вас чистота. Сима старается?

Сима повернулась с чугунком в руках:

— Я только набегаю. Сунька в основном и целом занимается. Подружки его тоже. Взяли шефство.

— Ага. Правильно. Дети — наше будущее. А старики — наше уважение. «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Да, Довид Срулевич?

Довид не ответил.

Я обратил внимание, что он не держит на коленях свой еврейский молитвенник и вблизи поля зрения нет подобных книжек.

Спрашиваю Довида:

— Как самочувствие Зуселя?

— Самочувствие есть. Трохи заговорил. Ерунду всякую. Но голос подает.

Довид особой радости от поправки Зуселя не проявил, видно, внутри думал что-то особенное, не принимал мою речь вполне. А мне надо, чтоб принимал.

Говорю:

— Ладно, Довид. Пока тут Сима с Сунькой заправляет, пошли на кладбище. Поклонюсь Малке. Рабочая была женщина. Темная, а рабочая. Не ладили мы с ней. А поклониться надо. Так? Довид, слышишь меня? Надо?

Довид кивнул.

Природа цвела.

Я поинтересовался насчет денежных средств. Хватает ли.

Довид не пожаловался. Не голодные — и хорошо.

В свою очередь спросил про Ёську. Я заверил, что с ним все сильно хорошо. Мальчик целиком здоровый, развивается правильно, в настоящее время находится с Любочкой на отдыхе.

Довид остановился, уперся глазами в землю, сказал:

— Не отдашь назад?

— Не отдам.

— Окончательно?

— Окончательно.

Довид без перехода сказал дальше:

— Тебя Малка за гроши мучала. Зусель сказал, где гроши закопал. Надо пойти — откопать. Тебе отдам. Ты государственный человек, употребишь по закону.

— Что за гроши? Откуда у Зуселя?

Довид отмахнулся.

На кладбище у могилы Малки стоял Зусель. В красной железнодорожной фуражке, правда, с отковыренной кокардой, но в остальном непоношенная. Занимался своим обычным делом — молился. С-под фуражки набекрень чернела ермолка.

Я толкнул в бок Довида:

— Ну, Зусель фраер! А я думал, старый картуз только с головой у него снимется!

Довид показал на Малкино постоянное место упокоения:

— Она купила. У нее кофта оставалась, еще с до войны, поменяла. Зусель, как его Евка с Чернигова приволокла, хватался за пустую голову и сильно кричал, чтоб закрыли. Малка и принесла ему. Сильно он полюбил. Первые слова его, когда опять заговорил: «Меня Малка закрыла».

Довид присел на скамеечку. Закачался, как Зусель, повторял за ним слова.

Ну что, Зусель на меня ноль внимания. Зыркнул вроде на незнакомого. Даже слова не прервал.

Я спросил Довида:

— Скамейку кто делал?

Довид ответил без задержки:

— Сунька. — По-хозяйски огладил сиденье. — Гладкая, как колено. На совесть сделал. — И языком прицокнул от удовольствия.

Старики молились долго, под конец Довид встал рядом с Зуселем.

Я прилег невдалеке на траву между могилами. Ждал, пока закончат голосить и так далее.

Довид рассмотрел меня в траве не сразу.

Позвал:

— Михаил! Где ты?

Я отозвался.

Старики пошли на голос.

Я говорю:

— Лягайте. Травичка мягкая, где еще полежим спокойно, как не тут? Тенек, птички поют. Чистый рай.

Довид присел на траву первый. За ним и Зусель прилег.

Я приступил:

— Ну, товарищи, давайте теперь сначала. Рассказывайте, кто может. Первое слово тебе, Довид Срулевич. А там посмотрим-послушаем, вдруг и гражданин Табачник подтянется языком своим. Хорошо, что при Малке получится разговор. Она и в гроб пошла с думкой про меня, что я гроши украл или как.

Довид посмотрел в сторону Зуселя. Тот лежал на спине. Дремал. Козырек торчал в самый верх. Фуражка даже не ссунулась — сильно врезалась в голову. Маловатая. Вроде вросла.

Я показал пальцем на голову Зуселя.

— Не больно ему? Давит.

Довид уверенно ответил:

— Не мешает. — Помолчал, оглянулся на все боки, кинул глаза на небо, потом на землю под собой.

Я спросил:

— Что ты кругом смотришь? Кто напугал?

Довид усмехнулся. И я подумал, что он проснулся только теперь, в данную минуту. После Евсея, после Бэлки, после всего. Лицо у него разгладилось. Даже помолодело. Насколько можно. Ясно ж, обманчивая видимость, но я обрадовался. Ему еще Вовку с Гришкой тянуть и тянуть.

Я подбодрил:

— Не журись, Довид Срулевич. Государство не оставит. Добрые люди также помогут. Вот Сима с Сунькой, и сам Файда к тебе с заботой. И Зусель поправляется. На светлый путь выходите. С потерями, конечно. Но выходите. И я под боком. И Любочка. Согласен?

Довид согласился.

Но с трудом выговорил:

— Я за Ёськой не скучаю. Плачу горькими слезами, аж задыхаюсь. А не скучаю. Я после этого кто? Скажи, Миша.

— Я тебе скажу честно. Не скучаешь, потому что рассудил и пришел к правильному выводу. Ёське у нас с Любочкой лучше. По возрасту он родителей уже забыл. По крайней мере они ушли на второе место. Мы ему теперь самые родные и близкие. И ты, как грамотный человек, это отмечаешь в своих мыслях. А старшенькие — им забывать тяжелей. Им — с тобой лучше. И ты после этого — человек со здравым размышлением. Значит, с тебя в дальнейшем будет толк.

— Может… Ты правда так считаешь? Есть возможность жить?

— Есть. Точно есть.

— Я сразу после Евсея и Бэлки сомневался. А теперь вроде и не сомневаюсь. Я плохо тебе хотел. Сильно плохо. В мозгах у меня засело, что ты виноватый. А ты ж не виноватый?