Онлайн книга «У каждого свой рай»
|
– Он вам позвонит… – Мадемуазель, я здесь проездом. Я уеду из Берна, наверно, послезавтра. Я не буду сидеть в гостинице в ожидании звонка… Я предпочитаю остаться здесь. Секретарша проводила ее в зал ожидания. Этот разговор лишил Иоланду бесполезных романтических волнений и восхитительной нервозности. Она поздоровалась с сидевшим на диване пожилым господином. Мужчина сворачивал и разворачивал газету. Страницы хрустели, как сухари. Удобно устроившаяся в кресле женщина с седеющими волосами открывала и закрывала сумку. Она извлекла из нее носовой платок. Высморкалась и убрала тряпичный комок в сумку. Иоланда вынуждена была настроиться на бесконечное ожидание. Она вздохнула и взяла сверху стопки изданий, лежащих на низком столике, медицинский журнал. Первый снимок изображал ступню, покрытую сплошь микозом. Затем следовала статья о прокаженных с многочисленными иллюстрациями. Фотографии другой статьи разоблачали безнадежное положение детей третьего мира. Она услышала легкий шум шагов и разговор на немецком языке. Доктор Вернер открыл дверь в зал ожидания, глядя исключительно на следующего пациента. Не видя Иоланды, он пригласил пожилого господина пройти в кабинет. Вошла секретарша и протянула даме с носовым платком конверт. Дама долго расспрашивала о чем-то по-немецки девушку, затем открыла сумку, чтобы убрать рецепт. И ушла. Иоланде казалось, что о ней забыли. Время тянулось бесконечно. Она решила нарушить это проклятое ожидание. Подошла к секретарше. – Вы сказали доктору, что я здесь? – Да, мадам. – И что же? – Он сказал: «А, ладно». – И все? – Да. – Это будет долго? – Не знаю. Иоланда решила подождать еще четверть часа. Не больше. Она собралась уходить, когда Жак Вернер наконец открыл дверь, поднял на нее глаза и изобразил нечто похожее на улыбку. – Войдите, мадам. Она поднялась и подошла к нему. – Здравствуйте. Она протянула ему руку, и он последовал за ней. Прошел через кабинет и занял свое место за письменным столом. – Садитесь, – сказал врач. – Я прошу вас подождать несколько секунд. Он принялся писать. – Я лишь заполню карточку больного, который только что ушел. Иоланда рассеянно рассматривала кабинет. Стены были уставлены книжными шкафами, окна занавешены, царила полная тишина. Она с трудом догадывалась о синеве неба, которая пробивалась сквозь гардины, обрамленные двойными плотными шторами. Доктор поднял голову. – Ну как, не чувствуете ли вы себя чужой у нас, прекрасная парижанка? Белки его глаз были изборождены мелкими красными сосудами. Этот плотный, по-прежнему загорелый, с седеющими волосами господин лишь смутно напоминал молодого человека из Ивисы. – Я очень рада снова увидеть вас, – сказала она. Он почти не слушал ее. – Вы курите? Он пододвинул к ней серебряную шкатулку, стоящую на столе. Ей хотелось закурить, но она отказалась. – Как поживаете? – Хорошо, спасибо, – сказала она. – Но я пришла в ужас. – В ужас? Отчего? – Я только что поняла, мы достигли возраста наших родителей. Он пожал плечами. – Что вы хотите? Это в порядке вещей. Если бы мы встретились на улице, я бы вас не узнал. Она была взволнована. Жак Вернер переставлял предметы на столе. Он отодвинул папку и передвинул статуэтку. – Мы состарились, уважаемая госпожа, – сказал он. – Следует привыкнуть к мысли, что все имеет свой конец. Иоланда подняла голову. – Я хочу начать свою жизнь заново. Я не такая пессимистка, как вы. Я узнала от вашей секретарши, что ваша мать умерла. Вы, наверно, страдаете… Он прищурился. – Великовозрастный сирота. Я очень любил мать. Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше. – Прекрасно, когда любят свою мать, – сказала она. Разочарованная в своей материнской любви, она была всегда растрогана, когда слышала о привязанности между родителями и детьми. – Полагаю, что мне пора удалиться. Он смотрел на нее почти безразлично. – Где вы остановились? – В «Schweizerhof». – Если бы вы подождали несколько минут, я бы подвез вас. Я еду в больницу мимо гостиницы. – Мне не хочется вас обременять… – Я еду в том же направлении. Затем он спросил: – Как поживает ваш милый монстр? – Какой монстр? – Ваша дочь. – Моя дочь – не чудовище. У нее все прекрасно. Она в Нью-Йорке. – В Нью-Йорке? Следовало реабилитировать Лоранс, сделать из нее привлекательную личность. Показать, что дочь любит ее. Сделать вид, что она не была несчастной, брошенной матерью. – Она на стажировке в Колумбийском университете. На летней сессии. Университет ассоциировался с исключительностью и ученостью. В любом случае это было лучше, чем бегство Лоранс из-за неудачного замужества. – Я хорошо помню вашу дочь, – сказал Вернер. – Я был зол на нее. Столько времени прошло, возможно, она стала более человечной. – Конечно, – сказала Иоланда. – Очень хорошая дочь. – Тем лучше для вас. А вы? По-прежнему верны? По-прежнему неуклонно следуете своим принципам? Добродетельна и совестлива? Покраснев от волнения, она защищалась. – Вы говорите все напрямик. Вы не изменились. Я тоже. – Тогда зачем вы приехали? Ее охватила дрожь. Ей показалось, что она снова, как когда-то, в тесной исповедальне, где надо было каяться в придуманных грехах за неимением настоящих. Этот разговор с глазу на глаз напомнил ей о тягостных очных ставках в этих клетках, где она должна была признаваться в своих разочарованиях ирреальному профилю, проступающему на деревянной решетке. – Мне пятьдесят пять лет, уважаема госпожа, и нас разделяет дубовый письменный стол. Ни морального, ни физического насилия не предусматривается. Не бойтесь так… – Боюсь, – сказала она, – что я совершила большую ошибку, приехав сюда. Телефон прозвонил несколько раз. Вернер снял трубку и заговорил по-немецки. Затем, повернувшись к Иоланде, сказал: – Мне надо в больницу Я отвезу вас в гостиницу. |