Книга Мечтательница из Остенде, страница 10 – Эрик-Эмманюэль Шмитт

Внезапно его лицо окаменело. Он откинулся назад, туго стянул на плечах плед, вскочил с места, окинул тревожным взглядом стены, заставленные книгами, и произнес совсем другим голосом, твердо и раздельно:

— Мадемуазель, мне очень стыдно за свое неприличное поведение. Вы так очаровательны, что я забыл о ситуации, заставляющей вас слушать, а меня толкнувшей на недопустимые высказывания. Прошу простить мне эти выходки. Не могли бы вы провести меня в вашу ванную?

Его голос звучал с новой, властной силой, и я подчинилась не раздумывая.

Впустив его в ванную, я пообещала, что одежда будет ждать на табурете у двери, и бросилась в свою комнату.

Торопливо распахивая шкафы и выдвигая ящики комодов, я вспоминала всю эту сцену. Что же со мною приключилось? Я вела себя как авантюристка, льстила ему, поощряла, распаляла… да, прямо-таки вынудила его к ухаживаниям… Во мне проснулось страстное желание понравиться, оно пронизывало все мои слова, все жесты и взгляды, побуждая превратить нашу беседу во флирт. Сама того не желая, я установила между нами атмосферу эротического притяжения, вошла в образ доступной женщины и позволила ему проявить недопустимую вольность в обращении со мной; к счастью, в последний миг он вспомнил о приличиях и отреагировал должным образом.

Содержимое шкафов привело меня в полное уныние. Мало того что я не нашла в них никакой мужской одежды, но и все остальное решительно не подходило моему гостю по размерам. Вдруг мне пришло в голову подняться наверх, в комнату моей служанки Маргит, которая отличалась высоким ростом и дородной коренастой фигурой; пользуясь ее отсутствием, можно было позаимствовать что-нибудь из ее вещей.

Вспотев от волнения, я вытащила из ее сундука самую широкую одежду, какая нашлась, спустилась вниз и крикнула сквозь дверь ванной:

— Мне стыдно признаться, но это просто ужасно: я могу предложить вам только халат моей служанки.

— Сойдет и халат.

— Вы так говорите, потому что еще не видели его. Я жду вас в гостиной.

Когда он спустился по лестнице, облаченный в этот просторный наряд из белого ситца, с кружевцами на вороте и обшлагах, мы оба расхохотались. Он-то смеялся над своим нелепым видом, я же больше от смущения, ибо эта женская одежда, в силу контраста, подчеркивала его мужественный облик. Меня волновали его большие руки, длинные ноги.

— Могу ли я позвонить?

— Да, телефон вон там.

— Что мне сказать шоферу?

Удивившись тому, что он собирается говорить с шофером, а не с кем-то из родных, я не сразу поняла вопрос и ответила невпопад:

— Скажите, что ему будут здесь рады, а также угостят чаем.

Вильгельма одолел такой смех, что ему пришлось сесть на ступеньку лестницы. Я пришла в восторг оттого, что мои слова развеселили его, хотя и не понимала причины. Слегка успокоившись, он объяснил:

— Простите, мой вопрос означал совсем другое: какой адрес я должен назвать шоферу, чтобы он за мной приехал?

— Вилла „Цирцея“, дом два, улица Рододендронов, Остенде.

Стремясь взять реванш и доказать, что меня тоже хорошо воспитали, я оставила его у телефона и удалилась в кухню, где начала греметь посудой, чтобы он не думал, будто я подслушиваю его разговор, более того, даже стала что-то насвистывать под звон чайников, ложек и чашек.

— Вы готовите чай так звучно, что вам позавидовал бы симфонический оркестр.

Вздрогнув от неожиданности, я повернулась и обнаружила своего гостя на пороге кухни.

— Вы дозвонились родным? Успокоили их?

— Они и не думали волноваться.

Мы вернулись в гостиную с чайником и второй порцией бисквитов.

— Скажите, Эмма, а вы сами пишете?

— Почему вы спросили? Странно, все задают мне этот вопрос!

— Вы ведь столько читаете.

— Я сочинила несколько ужасных стихов, но думаю, что на этом и остановлюсь. Чтение и сочинительство не имеют между собой ничего общего. Это все равно что я спросила бы вас, не хотите ли вы превратиться в женщину лишь потому, что любите женщин! Ну вот, ваш вопрос звучит так же абсурдно.

— Это верно, но откуда вы взяли, что я люблю женщин?

Я прикусила язык. Попалась! Значит, я все-таки невольно придала своим словам оттенок эротики. Когда этот человек находился меньше чем в трех метрах от меня, я не могла сладить с собой и не завлекать его.

— Ну… мне так кажется, — пробормотала я, пряча глаза.

— Видите ли, я не пользуюсь репутацией женолюба, — добавил он, понизив голос. — Мои братья и кузены бегают за юбками куда больше, чем я. Они упрекают меня в благоразумии, в чрезмерном благоразумии.

— Вот как? А почему же вы так благоразумны?

— Думаю, потому, что берегу себя для одной женщины. Для настоящей. Для единственной.

Вначале я сдуру подумала, что эта фраза обращена ко мне. Но тут же осознала свою ошибку и отреагировала, попытавшись придать этой теме иной поворот.

— Вы же не станете уверять меня, что в вашем возрасте не… все еще не…

Я не договорила — мне стало безумно стыдно за себя! Ну с какой стати я мучаю этого божественно красивого мужчину, которого сперва вырядила в женские тряпки, а теперь допытываюсь, сохранил ли он непорочность?!

Его губы искривила удивленная и одновременно веселая усмешка.

— Нет, будьте покойны, к этому я приобщился. И очень доволен, что приобщился. Видите ли, меня окружало множество женщин старше меня годами и тем не менее блестящих красавиц; они с удовольствием посвятили меня в это, когда я был еще довольно молод.

— Спасибо, вы меня утешили! — ответила я с облегченным вздохом, как будто он похвастался своими успехами в гольфе.

— И тем не менее я предпочитаю долгие прогулки на природе, пешие или конные, а также многочасовые заплывы, как сегодня утром. Вот видите, мои удовольствия подчинены строгой иерархии.

— Мои тоже, — солгала я.

И отошла к камину, якобы спеша поворошить поленья, чтобы оживить угасавшее пламя.

— Почему вы мне об этом говорите? — холодно спросила я.

— О чем, простите?

— Почему вы рассказываете мне такие интимные вещи, ведь мы с вами совсем незнакомы.

Он отвернулся, задумчиво помолчал, потом серьезно взглянул на меня.

— Для меня это очевидно…

— Для меня — нет.

— Мы ведь нравимся друг другу, верно?

Наступил мой черед спрятать лицо и сделать вид, будто я размышляю, перед тем как взглянуть ему в глаза.

— Да, вы правы, это очевидно.

И мне почудилось, будто в этот миг — и на все последующие годы, подаренные нам судьбой, — воздух, окружавший нас, волшебно переменился.