Онлайн книга «Пластиглаз»
|
За ватником мне идти было лень. Полчаса в прохладе – отлично даже. Валентина клацнула дверью. Камера освещалась обычной лампочкой, достаточно яркой, в прозрачном плафоне. С колбасой я справился минут за сорок, как было видно на циферблате моих новеньких «Сейко». Съел полбатона попутно, отхватывая куски ножом на манер царя Иван Васильевича – одним махом, держа батон на весу. Постучал в дверь. Тишина. Постучал еще – кулаком. Рукояткой ножа. Ногой, Безрезультатно. Пытался услышать, есть ли за дверью люди. Прикладывал ухо к холодному металлу. Но слышал лишь мерный гул холодильной камеры. Орал во всю глотку. С разбегу лупил ногами в дверь. Приседал, прыгал и поднимал ящик с колбасой. Больше всего озябли пальцы, и ящик держать было неудобно. Пытался согреть руки в карманах – не очень-то помогло. Полез к единственному источнику тепла – лампе. Прямо по ящикам с колбасой. Но лампа была за плафоном, грела слабо. Порыскал в карманах – двушка была слишком толстой, а вот копейка идеально влезла в прорезь шурупа. Открутил шурупы, снял плафон. Потянулся руками к лампочке. Стоять было неудобно, батоны проминались под ногами, ворочались, как живые. Покачнувшись, заехал рукой по лампе. Та не разбилась, но погасла. В темноте, присев на корточки и спрятав кисти под мышками, просидел долго. Изредка вставал и молотил в дверь. Пел песни, почему-то чаще всего про «земля в иллюминаторе видна». Как стукнул замок, не услышал. Лишь вздрогнул от появившейся полоски света и аханья заведующей. Валентина оттащила меня к себе в кабинет. Принесла тарелку горящего борща. Поколебавшись, достала из стола бутылку коньяка. «Или водочки?», - участливо заглянула в глаза. Чистую водку я никогда не пил, но отказать было не удобно. Налитые мне полстакана пил мелкими глотками, стараясь не дышать носом. «Как молоко пьёт!» - сунулся в кабинет Лауреат, но Валентина лишь зло зыркнула на него. В общем, это из-за Лауреата она и забыла про меня. Заведующая чуть не плакала. «Ты только не рассказывай никому, ладно?» - просила она. Лицо и уши горели. В голове приятно шумело. Только в желудке водка с трудом уживалась с супом, ёкая и отрыгаясь. «Так ведь все и так знают», - удивился я. «Лауреат уж наверняка рассказал...» Я стремительно пьянел. Постеснявшись, попросил еще полстакана. «Так ведь то у нас», - удивилась, в свою очередь, заведующая. Блеснула золотым рядом зубов. «Мы как одна семья. Свои секреты. А другим о них знать не положено. Ты выпей ещё, только не увлекайся. Рано тебе ещё». Я выпил. Потом выпил с Рашидом и Витей-Зверем. «Ну вот, теперь, когда сядешь – карцер не страшен будет!» - ржёт Витя-Зверь и получает тумак от Рашида: «Ты не каркай, дурак... пацан только жить начинает». «Турма тош люди живут», - неожиданно встревает Хафиз. «Только будиш пить – чилавек савсем палахой будиш. Дома плоха жить будиш, турма плоха жить будиш...» «Не слушай его, малой! – смеётся Витя-Зверь. – Пей смело, у тебя еще вся печень впереди!» Я выпивал и закусывал бужениной. Совсем не хотелось ни в тюрьму, ни домой. Схемы разделки коровьей туши, развешанные на противоположной стене, покачивались и плыли куда-то вбок. Потом я поплёлся в «Гастроном» на Переяславку. Наташки «на воде» не оказалось – её поставили в рыбный. На перекур не отпустили. Я долго стоял у прилавка и говорил нехорошие слова в адрес заведующей. Своей и местной. Наташка смеялась. Ну, вылитая татарка... Покупатели обходили меня стороной. Уловив краем уха, сквозь шум и ватный гул в голове непонравившееся мне слово «милиция», всё же свалил из гасторнома. Как доехал до дома – помню плохо. Сразу лёг спать. Даже забыл спрятать сигареты в электрощитке. На утро, под хмурый взгляд отца и мамино качание головой, собрался, не завтракая, и поехал на работу. Меня мутило и шатало. Но это было неважно. Я – свой. – Эскимос, иди сюда! Это зовёт меня Слава. Он сидит на скамье возле распахнутых широких дверей в молочный отдел. Слава уже облачился в серый застиранный халат, нараспашку. Рядом с ним лежат новенькие рабочие перчатки. Я подхожу, жму ему руку. Присаживаюсь рядом. Слава читает газету, «Вечёрку». «Кто убил Улофа Пальме?» - вижу я заголовок. – Прикольная фамилия, - говорю я. – И кликухи не надо. Готовая уже – Пальма. Славик хмыкает и переворачивает страницу. – А я только вчера узнал – Катаев, оказывается, умер... – лениво сообщает мне он. – Какой из них? – спрашиваю его с видом знатока. Слава недоуменно смотрит на меня. – Ну не Евгений же... Слава рад шансу посадить меня в лужу и начинает рассказывать биографию Катаевых. Я и не знал, что Евгений погиб на войне. Мы беседуем об Ильфе и Петрове и их романах. Славе книги сатириков категорически не нравятся. – Ты понимаешь, они были хорошие публицисты. Мастера. Но то, чем они занимались – не искусство. Это ремесло. Штучная работа, но – ремесло. Вот «Одноэтажная Америка» их – вещь хорошая. А «Золотой телёнок» и «Стулья» - злые вещи. Да там на каждой странице - ненависть к русским. А сам Остап – сволочь и гад, если разобраться. Стариков бьёт, не только Кису. Хлеб на дорогу бросает... Не, плохие книжки... И всё гнилое - за смехуёчки спрятано... Жиды, хуле с них взять... Слава сплёвывает себе под ноги. – Да ну... – растерянно говорю я. – По-моему, ты преувеличиваешь... Тем более, какая разница – жиды, не жиды... Нормальные люди среди них тоже есть. Вон, директор у нас в математической был, Гольденберг. Хороший дядька. Даже книжку мне подарил, про Лермонтова. И дружбан у меня там – Димон Бравер, тоже пацан как пацан. Слава хмыкает: – Дружбан твой и дальше математику учить будет. А ты тут чему научишься? Говно на лопате носить... Даже тут не русские всем заправляют, а татарва одна. Рашид этот, Хафиз... Рувили всякие... – Да какая разница-то? – завожусь я. – Нет, ты объясни. Особенно меня задевают слова про знакомых мясников. Славка не в духе сегодня, и снова принимается за газету. – Здоров, интеллигенты! – раздаётся голос появившегося из дверей Ромки. На нём клетчатая рубаха, едва сходящаяся на груди, и линялые «левисы». |