Книга Пластиглаз, страница 40 – Вадим Чекунов

Взяв сигареты, Антонов, осторожно ступая, подошел к двери бытовой комнаты и стараясь не скрипеть, потянул ее на себя.

В бытовке было темно, лишь слабый свет сквозь стекло двери проникал внутрь. Минуты две Антонов привыкал к темноте. На смутно белеющем подоконнике разглядел комок своей формы - китель и брюки.

Нащупал в кармане брюк спички, закурил.

Онемевшие и распухшие губы не слушались. Затушил сигарету щипком пальцев.

Включил утюг, выждал минуту, вновь снял трусы и прогладил, высушивая. Оделся. Неожиданно в носу набрякло и захлюпало, вытер рукой и даже в темноте разглядел темную полосу на тыльной стороне ладони. Опять пошла кровь. Из кармана кителя достал сложенный вчетверо носовой платок и запрокинув голову, прижал к носу.

* * *

На гражданке платком Антонов не пользовался никогда: сморкался, по отцовскому примеру, зажав пальцем ноздрю. Мама лишь огорченно махала рукой, повторяя без конца про яблоко и яблоню. Так и не приучила к платкам.

Внутренний Устав предписывал обязательное наличие двух иголок с нитками защитного (или черного) и белого цветов, расчески и носового платка. Лоскут подшивы успешно сходил за платок на утренних осмотрах, серея с каждым днем от солдатского пота и пыли марш-бросков.

На присягу приехала мама. Маленькая, растерянная, в сером костюме, с лукошком земляники и спортивной сумкой, битком набитой продуктами. Сидели на скамейке в спортгородке. Земляника от жары раскисла, мама виновато улыбалась, жалела, что не довезла, предлагала выбросить. Саша цеплял, сложив пальцы лодочкой, теплую темно-красную массу и отправлял ее в рот, жмурясь от винного запаха...

– Это покупная или батина? - спросил Антонов, облизывая пальцы. Лукошко заметно опустело.

Мама улыбнулась, морщинки, ранее Антонов не замечал их, лучиками пробежали от глаз к вискам:

– Папа высаживал, это самая первая. Все переживал, что не поспеет. Да видишь, перезрела даже, раскисла совсем по дороге. Глянь-ка, перепачкался весь, - мама покопалась в сумке и достала маленький, меньше тетрадного листа, голубой в белую клетку платочек.

Вытянув губы в трубочку, провела платком вокруг рта сына.

– Мам, ну как маленького ты меня... Дай, я сам, - Антонов осторожно вынул из пальцев мамы мягкий квадратик, вытер губы, пальцы.

Платок пах пудрой и еще чем-то.

Чем?

Мамой, понял Антонов.

– Ты-то опять, небось, рукавом вытираешься, да по отцовски, в пальцы... Похожи-то как, особенно в форме.... Я ж с отцом твоим когда познакомилась, он в самоволку бегал... Ты не бегаешь?.. - заглянув ему в глаза, с тревогой спросила мама. - Смотри, в армии это нельзя, накажут командиры. Оставь, оставь себе, будет запасной, - махнула она рукой, глядя на протянутый сыном платок.

Антонов выбросил замызганный кусок подшивы под скамью. Голубой платок аккуратно сложил и убрал в левый внутренний карман.

Мама развязывала пакет с пастилой.

Сын, кусая губу, отвернул лицо.

* * *

Кровь удалось остановить почти сразу. Глядя на потемневший почти до краев платок, Антонов вдруг прижал его к лицу и беззвучно, только задрожали погоны, заплакал.

Боль, тоска, унижение, страх - все прорвалось в давно забытом ощущении плача. Вышло, как гной, как болезненный пот.

Антонов сел на пол, подтянув колени к груди. Какое-то время просто смотрел в темноту.

Затем спрятал платок в карман, снова закурил, глубоко вдыхая горький дым «примы».

Боль начала проявляться, заливать тело и голову... Мутило, в ушах стаял неровный, то нарастающий, то сходящий почти на нет шум.

Заставил себя докурить. Отбросил «бычок» в угол комнаты.

Минут десять сидел, прислушиваясь к звенящей тишине внутри себя.

Поднялся, опираясь о стену.

Заметил красный глазок индикатора невыключенного утюга. Выдернул штепсель из розетки и взявшись за ручку, взвесил прибор в руке. Перевернул вниз острием, пару раз взмахнул вверх-вниз. В полсилы стукнул по гладильной доске.

Удар вышел глухой и тяжелый. Стальной клюв оставил ощутимую даже сквозь покрытие доски вмятину. Намотал провод на кисть, ручка крепко прижалась к ладони. Приоткрыл дверь бытовки.

Деревенко по-прежнему храпел в ленинке, на тумбочке никого не было. Судя по плеску воды и стуку швабры, Разомазов драил сортир.

Неслышно ступая босыми ногами, Антонов прошел в спальное помещение, окунаясь в густой дух спящей сотни молодых тел.

Пятый ряд от конца, крайняя койка у прохода. Накрыт с головой.

Держа утюг за спиной, левой рукой Антонов откинул одеяло с головы спящего.

Самохвалов спал на боку, подложив ладонь под щеку. Губы бесформенно оплыли, на подушке темнело пятнышко слюны. Дышал сержант ровно и спокойно. Стриженый висок отчетливо белел перед Антоновым.

Антонов огляделся.

Пост дневального пустовал. В дальних рядах кто-то беспокойно ворочался во сне, слегка постанывая. Тут и там раздавались переливы храпа.

Самохвалов совсем по-детски чмокнул губами и вздохнул.

«Главное - с первого раза. Не промахнуться. Если что - добавить пару раз еще», - клюв утюга завис в сантиметре от сержантской головы.

Примерившись, как делал это не раз при колке дров, Антонов, сглотнув горькую слюну, взмахнул утюгом.

– Мама... - вдруг отчетливо произнес Самохвалов.

Намотанный на руку провод не дал утюгу выпасть на пол. Антонов отпрянул. Сердце бешено заколотилось, язык ватно застрял в горле.

Самохвалов чмокнул губами вновь и повернулся, скрипя пружинами, на другой бок. Стараясь не дышать, Антонов приблизился к койке сержанта и перегнувшись, заглянул ему в лицо.

Сержант безмятежно спал. Рот его приоткрылся и улыбался.

Антонов хорошо помнил мать Самохвалова. Часть была режимная, периметр строго охраняем. Увольнительных не давали. Кругом болота, до ближайшей деревни - семь километров. Гостиницы в военгородке не было. Лишь на дни присяги, опечатав нужные объекты и усилив охрану, разрешали родителям побродить с сыновьями по части от КПП через стадион до столовой, посмотреть, где их детям предстоит провести два года.

Мать Самохвалова ездила, пользуясь случаем, раз в полгода, на каждый «день открытых дверей». Ездила издалека, откуда-то из-за Урала, почти неделю добираясь до сына. Антонов видел ее, конечно, лишь на своей присяге. Запомнилась ему эта пара - тоже сидели на стадионе спортгородка - рослый, под два метра сержант, старательно хмурящий брови (Антонов еще не знал, что видит своего будущего замкомвзвода), и щуплая, в ситцевой пестрой косынке женщина, не отводящая глаз от сына, совсем старушка по сравнению с его, Антонова, мамой.