Онлайн книга «Кирза»
|
— Ты откуда? — разглядывая мою шевелюру, спрашивает банщик. Мне достался второй, поджарый, широкоскулый, с внешностью степного волка. — Москва, — осторожно отвечаю я. — У вас мода там, что ли, такая? Как с Москвы, так хэви-метал на голове! Вжик-вжик-вжик-вжик… Никакая не баня, конечно, а длинная душевая, кранов пятнадцать. Какие-то уступы и выступы, выложенные белым кафелем. Позже узнал уже, что это столы для стирки. Груда свинцового цвета овальных тазиков с двумя ручками — шайки. Серые бруски мыла. Склизлые ошметки мочалок. Вода из кранов бьет — почти кипяток. Из-за пара невидно ничего дальше протянутой руки. Развлечение — голые и лысые, в облаках пара, не можем друг друга узнать. Ко мне подходит какое-то чудище с шишковатым черепом: — Ты, что ль? Это же Вовка Чурюкин! — По росту тебя узнал! — А я по голосу тебя! Надо будет глянуть на себя в зеркало. Или не стоит? Выходим в предбанник веселые, распаренные. Вещей наших уже нет. Зуб сидит на скамейке и курит. Банщик — Степной волк — подметает пол. У его совка скапливается целая мохнатая гора. Татуированного и прапорщика не видно. Мы разбираем форму. Поверх наших хэбэшек кем-то положены два зеленых пропеллера для петлиц и колючая красная звездочка на пилотку. — А мои вещи?! Криницын смотрит то на Зуба, то на Степного волка. Зуб пожимает плечами. Степной волк прекращает подметать и нехорошо улыбается: — А уже домой отправили. Все чики-поки! Криницын таращит глаза и озирается на нас: — Мужики! Ну поддержите! Это ведь беспредел! Зуб поднимается со скамейки и неторопливо выходит наружу. — Пойдем. В подсобке твои вещи. Заберешь, — говорит Степной волк в полной тишине. — Да не, я так… — Криницын заподозрил неладное. — В общем-то… Хотя нет. Идем! — лицо его искажается решительной злобой. Банщик выходит. Криницым мнется пару секунд, натягивает трусы-парашюты и следует за ним. На выходе, не оборачиваясь, он делает нам знак — Рот Фронт! — Совсем ебанулся, — роняет Ситников. Голубая майка, синие безразмерные трусы, хэбэшка, сероватые полотна портянок — все выдано новехонькое, со стойким складским запахом. Смутное ощущение знакомости происходящего. Не могу вспомнить, где об этом читал. Длинным выдается все маленькое и кооткое, а коротышкам — наоборот, пошире и подлинней. У Гашека, в «Швейке», по-моему, так и было. Влезаем в форму, на ходу меняясь с соседями, кому что лучше подходит. Негромко переговариваемся. Все заинтригованы судьбой бунтовщика. Открывается дверь. Входит Зуб. Ставит табурет перед нами. Снимает сапог. — Сейчас будем учиться мотать портянки. Научитесь правильно — останетесь с ногами. Нет — пеняйте на себя. Показываю первый раз медленно и интересно… Все напряженно наблюдают. — Теперь повторяем за мной… Еще раз… Зуб осматривает наши ноги. — Что это за немцы под Москвой?.. Еще раз!.. Наматывать правильно! Около меня Зуб удивленно крякает. За неделю до призыва отец принес из ванной полотенце для рук и неплохо натаскал меня в премудростях портяночного дела. Спасибо, батя. Зуб выделяет мне полпредбанника. Приносит второй табурет. — Показывай этим. А вы смотрите и всасывайте. Я второй раз в центре внимания. Невольно я начинаю копировать движения и интонации Зуба: — Показываю еще раз. Ставим ногу вот так. Этот краешек оборачиваем вокруг ступни. Но так, чтобы… В один момент все поворачивают головы в сторону двери. Входит Криницын. С пустыми руками. За ним входят Степной волк и татуированный. Криницын молча поднимает с пола щетку и начинает сметать остатки волос в кучу. Татуированный протягивает ему сложенную газету: — В бумагу все и на улицу, в бак у двери. Всосал? Голова Криницына низко опущена. Когда он кивает, кажется, он щупает подбородком свою грудь. Возвращаемся в казарму под утро уже почти. Наши сумки лежат на месте, заметно отощавшие. Сгущенку и консервный нож у меня забрали. Осталась мыльница и конверты. Ручки тоже куда-то делись. Сержант Рыцк подводит нас к рядам коек. Они одноярусные, с бежевыми спинками. В каждом ряду их десять. Койки составлены по две впритык. В проходах между ними — деревянные тумбочки. По тумбочке на две кровати. К спинкам коек придвинуты массивные табуреты, вроде тех, на которых нас стригли в бане. — Отбой! Спать! — Рыцк указывает на табуреты: — Форму сюда сложить! Завтра будем учиться делать это быстро и красиво. — Товарищ сержант! Во сколько подъем? — Ситников уже под одеялом и крутит во все стороны башкой. — Завтра — в восемь. А обычно, то есть всегда — шесть тридцать. Спать! Рыцк вразвалку покидает спальное помещение и скрывается за одной из дверей в коридоре. Всего дверей четыре, не считая входной и двери в туалет. По две с каждой стороны. Что за ними, мы пока не знаем. С коек неподалеку, где кто-то уже расположился до нас, поднимаются головы: — Хлопцы, вы звидкиля? — Москва, область. А вы? — З Винныци, Ивано-Франкивьска, Львива… Хохлы… Не чурки, и то хорошо. Первый подъем прошел по-домашнему. Часам к семи почти все проснулись сами — солнце вовсю уже било в окна. В восемь построились на этаже. Хохлы показали нам, где стоять. Все из себя бывалые — третий день в части. А так, в общем-то, ребята неплохие. Всего нас человек пятьдесят. Рядом со знакомыми уже сержантами стоял еще один — маленький, кривоногий, смуглый и чернявый, младший сержант. Рыцк провел перекличку. Представил нового сержанта. Дагестанец Гашимов. Джамал. Получили от Гашимова узкие полоски белой ткани — подворотнички. Головы трещат. Многих мутит. |