Онлайн книга «Румбо»
|
Я и сейчас влюблён, но разве сравнить нынешнее ровно гудящее в топке пламя усердия с теми двойными турбо-петардами страсти? (А энергии, возможно, тратится одинаково!) Я подсасываюсь к элементу смещения, включаю пневмо-подачу, и три пункта горячим покалыванием покидают мой третий глаз. — Внимание, пассажиры. Перемещатель проследует до остановки 0-Центр и совершит следующие переходы… Я трогаю волос готовности, и капсула ответно щёлкает. Второй раз подряд — это самое трудное. Третий раз будет ещё нескоро: пока я достигну дома, поцелую паяльник и вернусь. Третий раз уже застанет фаза толерантности. Но второй раз, да и ещё на такое расстояние… Засверлило. Надо же, прошло всего около пункта, а кажется: лица ребят, отражающиеся в сигнальных мониторах и скрип лучевого сканера — всё это из другой жизни. Но точно не вспомнить, что это была за другая жизнь: возможно, она только приснилась? Вагон укорачивается с выворачивающей желудок вибрацией. Я неуверенно соскальзываю на платформу и опускаюсь на тёплую освинцованную трубу большого диаметра. — Эй, ты, чего уставился? — хлопает по плечу штуцер в подтяжках. Я вспыхиваю: — Ергодыч. Ергодыч — мой старый приятель ещё с испытательной школы. Не виделись с ним с мегафазу. Но вспоминаю: «Паяло. Я должен поцеловать его». Распрямляю колени: — Ергодыч, прости, дружище — очень спешу. Был сейчас у Хрустальной башни: там Володар и Пентакль. Но срочно понадобилось вернуться… — Не объясняй: я на жёлтеньком, — с оловянным хохотом отмахивается тот. Вместе с воспоминанием меня охватывает непонятный испуг, холодный шар страха раздувается у позвоночника и проникает в кишки, предательски парализуя перистальтику. Облокачиваюсь о стену, глубоко дышу и время от времени стискиваю зубы. Похоже, я обоссался? Это даже смешно. Надо же: взрослый румбо — и обоссался как шуруп. И самое неприятное, что моча какая-то липкая и холодная. — Эй, что с тобой? Тебе плохо, брат? — шелестит Ергодыч. — Ничего, сейчас пройдёт: просто ушатало в «циркуле», — пытаюсь щериться. — Это бывает. У меня раньше часто так было… э, да у тебя кровь! Гляди-ка! — он тычет мне в брюхо. Не понимаю этой шутки. Опускаю глаза и вижу, что брюки намокли тёмным. Гляди-ка блядиха… куском мозга… натруженным куском мозга, замедленно приговорённому к паровозной топке… чадящим, как парочка чеботарей из-за гаубицы… хоронящим родителей на потаённой турбинке сверх-вещества… — Эй, брат, что с тобой? Я вызову доктора! — Ергодыч обнажает переносное верещало и оглушает космос адскими выхлопами о-п. Сейчас они заберут меня, вы поняли? Докторишки, падлы такие, заберут меня. А Ергодыч — похоже, он с ними заодно… Меня хотят отдать на переплавку, вот оно что! Чудовищно! Как мог я так оступиться!? Открыться поездкой на циркуле — и потаённый враг воспользовался этим для удара! Подкрался под личиной старого приятеля-Ергодыча. Отсосал у ленина владимира ильича. Разрушил мозг простодушным свистом. Перечитал том старины-Свифта: Про то, как лилипуты дуют в кожаную дуду, Про то, как великанши макали Гулливера в пизду. Вот оно, значится, как они заманили меня… Дешёвыми понтами и постной говорильней. А я — как, человек последний повёлся. Тот, кто так ведёт себя — homo тот и зовётся. И вот доктора уже несут на носилках. Сопротивление бессмысленно: поди их осиль-ка… Но я всё же попробовал, и ударил одного из них в горло. Сразу же пропустил, так что в глазах померкло от боли. Они втыкают в меня иглу и шепчут неприятные вещи. А я не могу возразить, ибо боль парализует мозг мой тлеющий. Скажу смерти: поспеши, сруби в срок — пока зрел ещё. Хуета на костылях и с катетером — жалкое зрелище. На короткое мгновение я прорываюсь в реальность сквозь липкую пелену звенящего бреда, но реальность кажется давно ушедшим сумасшедшим сном, который промелькнул в ночи подростковой поллюцией. Доктора летят меня на флаере; я не парализован, но двигательный аппарат странным образом расстроен: ощущение такое, что тело растворилось плевком в бездне, и осталась лишь малая часть — сахарно тающая. Назад, назад: отмотайте жизнь! Верните меня к Хрустальной башне! К чёрту паяльник! Паяло… Я вернулся, потому что должен был поцеловать Паяло… Во что бы то ни стало поцеловать его. Но отчего так вышло? Ведь целовать Паяло — дело молодёжи, а я — состоявшаяся, в общем-то, личность. Мне скоро 2/3, можно сказать. А веду себя подчас как шуруп. Надо же: решил шутить с циркульным поездом. 3 поездки по 54 дуги подряд — не каждое тело такое выдержит. Потому что надо было поцеловать Паяло. Потому что Паяло — это была моя плата за иллюзию независимости. Трусливая, в общем-то, плата: я должен был растворить сок одного бледноголового жиро-наладчика, а некто Бурдомчал по ошибке закоптил казенный сплав. Звякнул земляной барон, как обрезок рельсы: на переплавку! Тогда за меня вступился Фурго, посторонний румбо, в общем-то, но из козырной касты. У Фурго были связи. И они смягчили приговор до паяльника. И я узнал, что такое незаживающий ожог на губах. А теперь выходит — всё же на переплавку? В чём же моя вина такая перед 0бщиной? Разве не воспитывал я себя в духе румбоидальной 0тваги и чести? Или не клевал духовный хлеб боба и езя, не щупал родника металлической прото-начинки, не питался мясом человечьих детёнышей, высасывая мозг с усердным урчанием? На моих плечах и груди — шершавый шрам ожоговой татуировки принадлежности к касте. Мой отец — Гургондулай Джазгубыль — почётный донор страны Голубоглазых Канатоходцев, и брат его служил в канатоходном министерстве Кнутовища и Хобота. Моя мать — предположительно, тело № ВВ87500201 (предположительно, потому что у отца была в те времена и другая: ВВ02026662, к которой он гонял в Nахабино; но однажды он её сильно разбил, и на момент моего зачатия она проходила починку в sанатории). В sанатории он её не навещал, а по телесной надобности навещал ВВ87500201, к которой сильнейшую страсть питал ещё с молодости. |