Онлайн книга «Эшби»
|
— Хочешь, навестим его? — спросил он. Я не хотела, откуда у него возникла эта дурацкая мысль? Он играет с огнем. Мы сели, как обычно в «Кюжа», я пила шоколад, писала письма, он пил пиво и читал «Монд». Я дала ему посмотреть фотографии — мои, Аурелиана, друзей и подружек; «весьма фотогеничен» — сказал он, просмотрев одну из фотографий Аурелиана. Наши ноги соприкоснулись под столом, мы посмотрели друг на друга так, как смотрят после первого поцелуя, первого объятия — прямо в глаза, с легкой улыбкой и задорным блеском во взгляде. Он показал мне свои фотографии. Мы вышли, он проводил меня до метро. По нервному возбуждению, ощущавшемуся в его словах, я поняла, что он хочет произнести что-то важное, и приготовилась его слушать. На станции Распай он попросил меня проехать с ним до Денфер-Рошро. Вечер был чудесный: солнце позолотило верхушки деревьев, над Сеной порхали голуби, Роже взял меня за руку. На эскалаторе я рассказывала ему о своей учебе в колледже, он прижался ко мне, я стояла, опершись на поручень, поставив ногу на верхнюю ступеньку, наши лица почти соприкасались. Я говорила, чтобы дать ему время подумать еще, но вот мы спустились в переход, ему надо пересаживаться, мы расстались. Может быть, навсегда. Он попрощался со мной, спросил, смогу ли я завтра подождать его у входа в ателье, он говорил, что это ему очень важно, я ответила «может быть» и повернулась к нему спиной. Он рассеяно смотрел мне вслед, мне было горько оттого, что я так сильно его люблю и стыдно оттого, что он выбрал именно меня. ***РОЖЕ Я знал, что она шлюха, то приключение в гостинице открыло мне ее жадную чувственность, неутолимый голод к любовным похождениям. Но я не судил ее за это, я любил ее тело, ее голос, искренность речи и движений. Когда она долго что-то рассказывала, в ее голосе прорезался легкий английский акцент — в детстве она три года прожила в Англии. Эта интонация приводила меня в восторг, при ее появлении я весь краснел и дрожал — может быть, из-за этого разговор всегда вела она. Потом я совершенно уверился в ее любви ко мне и ни на секунду не допускал, что она может встречаться с Аурелианом. Я, не поцеловавший ее ни разу, воображал, что она принадлежит мне, что моя страстная любовь к ней и те жалкие доказательства ответной любви, которую она мне предлагала, достаточны для того, чтобы она оставалась мне верна, чтобы из ее памяти стерлись слишком свежие воспоминания о связи с Аурелианом. В своем ослеплении страстью я приписывал Нине чувства, похожие на те, которые я испытывал к ней, и такую же, как у меня, яростную невинность. Я был разочарован, и больно разочарован. Однажды вечером я застал ее в комнате Аурелиана; со мной был один корсиканский товарищ, с которым я договорился встретиться. Как и в первый раз, мне открыл Аурелиан, Нина сидела в тени, на поспешно застеленной кровати; причесываясь, она обратила ко мне блестящий под пышными ресницами взгляд, потом провела ладонью по ложбинке между набухшими грудями и повернулась к зеркалу. Аурелиан улыбнулся. — Мы говорили о разных серьезных вещах… — Ну, да… и о каких же? — О родителях, о жизни, о смерти… Уж не знаю, что я там ответил — я почти сразу бросился вниз по лестнице, с трудом сдерживая крик. Аурелиан с моим корсиканским другом бежали за мной по бульвару, но я запрыгнул в автобус; стоя на тротуаре, они махали мне руками. Подошедшая Нина уткнулась лицом в плечо Аурелиана. Я доехал до Бастилии, на карусели опустилась ночь; я люблю эту пеструю толпу хулиганов, проституток, старых торговцев, я люблю огни каруселей, визг тормозов, запах ванили, ароматные клубы пара, поднимающиеся над вафельницей. Я шел от карусели к карусели, толстые шлюхи с растрепанными волосами толкали меня под локти, я любил их всех, я шел, мои мысли путались, поглощались одна другой. Что ж, она вернулась к Аурелиану, снова полюбила его, ей надоело мое молчание, моя скромность, мое тело, тело, столь желанное ею той мартовской ночью и так и оставшееся недоступным. А может быть, она до сих пор любила меня — и я упрекал себя в трусости и наивности. Я не обижался на нее, я никогда на нее не обижался. Не спеша, я побрел к Сене, для меня все было потеряно. ***БАБУШКА Он не сел за стол, а бродил в одиночку с тарелкой по парку, он загорел, в его голосе появились грубоватые нотки. Потом он пришел ко мне на открытую веранду, где уже вились ночные бабочки. Он взял с полки книгу, «Плеяды» Гобено, и читал до одиннадцати часов. Я поднялась к себе в девять; я смотрела на него, читающего, в окно, за освещенным лампой стеклом; как я любила его, раскачивающегося на стуле в благоухании ночи! Он уже лег, а я все стояла у окна, я не могла ни спать, ни читать, я слышала, как он вошел в свою комнату, как сбросил одежду на пол. Я была счастлива снова ощущать его рядом, я казалась себе сильнее, словно его дух, его мощь вошли в меня; и еще мне казалось, что он нуждается во мне, в этом доме, в детских воспоминаниях. Он ничего не сказал о Нине, но по его взгляду, по тону его последних писем я поняла, что история их любви закончилась печально. ***РОЖЕ Я понемногу стал забывать ее, но лицо каждой случайно встреченной девушки напоминало ее лицо, такое нежное, каждый взгляд напоминал ее взгляд, такой страстный, каждый голос — ее голос, такой чистый и ласковый. Яхта была достроена, в сентябре мы отплыли в Ирландию. Август я провел в Бретани, с мадмуазель Фулальба. Я люблю море, Бретань — ходишь почти голым, песок на ногах, на щеках, идешь, куда захочешь, возвращаешься в любое время. Там, словно нарисованные, неся корабли и туманы, впадают в море реки моего детства. Я читал «Доминика» [3] , ощущая в себе прилив сил, вспоминая о школьном приятеле Фреди, о днях нашей юности, безвозвратно ушедших, но оставивших в памяти яркие воспоминания. Я читал сцену последней встречи Доминика и Мадлен, пляж был пустынен, начинался прилив. На краю утеса, возвышавшегося над моей головой, появилась светловолосая девушка в зеленом купальнике. Пробежав по каменному уступу, она спрыгнула на песок. Заметив меня издалека, она застыла на фоне камней и прибоя, ее волосы, как языки пламени, развевались над ее головой. |