Книга Испепеляющий ад, страница 50 – Аскольд Шейкин

— Выпроваживаете? Надеюсь, еще не в лучший мир… Вы-то свои тайные переговоры с вашим верным компаньоном завершили?

— Простите, — вмешался Шорохов. — Я тут больше не нн? Тогда я вас покину.

— Я тоже, — добавил Моллер.

— Уходите, уходите, любимейшие, — Михаил Михайлович говорил с нервным смехом и жестикулируя. — Мне-то еще рановато. Две-три особенно сладостные минуты. Эдакий финал. Как при нежном свидании.

* * *

Они отдалились от крыльца мануковского дома шагов на двадцать. Моллер неожиданно сказал:

— Леонтий Артамонович! Мне очень тревожно.

— Я вас понимаю, — согласился Шорохов. — Но эти господа давно знакомы. Немалым обязаны друг другу.

— И вот что еще: шарф! Он остался на каминной доске.

— Давайте вернемся.

— Нет-нет. Я один. Из-за моей оплошности стоит ли вам беспокоиться? Идите, я вас догоню.

Моллер так поспешно повернул назад, что у Шорохова не осталось сомнений: хочет вернуться к Манукову без него. Шарф — заранее подготовленный повод. "Какая же у тебя жизнь?" — подумал он.

Завтра, еще до того, как идти за пакетом, надо побывать у Васильева. Есть две возможности. Одна: с этими документами, видимо очень важными, исчезнуть. Вторая: выехать с ними в Новороссийск. Там, пока придется ждать Манукова, снять копию. Выгоды первой возможности: Агентурная разведка получит подлинники документов. Выгоды второй: он по-прежнему останется сотрудником миссии, не прервет своих отношений с Мануковым. Как сделать лучше, это обсудить с Васильевым. Важно, что теперь есть хоть какие-то деньги.

Так раздумывая, он с четверть часа простоял, ожидая. Ночная стужа становилась все злей, дул ветер. Благодаря шубе Шорохов не мерз, но стоять дальше смысла не было. Тоже вернуться к Манукову? Но ясно же: собрались они там теперь только втроем, его, не очень-то и таясь, выставили. Самое правильное — идти домой, лечь спать.

* * *

У Закордонного был гость. Подъесаул. Солидной комплекции, бородатый. Назвался Григорием Матвиенко, в каком полку служит, не сказал. Он и Закордонный были пьяны. За столом с ними, тоже пьяный, сидел Скрибный. Разговор у них шел путанный, но все больше о «самостийности» Кубани и еще о том, что кубанское казачество головы свои за Деникина и начальника его штаба Романовского на плаху класть не желает.

Шорохов вслушивался в эти речи отрывочно. Ждал: скорей бы угомонились. Наконец Закордонный свалился на свою кровать. Скрибный ушел к канареечным клеткам. Матвиенко продолжал сидеть за столом, качался, клевал носом. Вдруг вполне по-трезвому проговорил:

— Леонтий Артамонович, я вот что должен сказать. Наш полк готов перейти на сторону красных. Нужен совет, как это сделать. На фронте — там просто. Мы в тылу стоим.

"И с таким вопросом ты ко мне лезешь? — ужаснулся Шорохов. — Или ты ко всем так? Тогда ты дурак".

Он глянул на Закордонного: спит. Спросил:

— Я тут причем?

— Не верите, — подытожил Матвиенко.

— Верю — не верю, это не разговор.

— Вы подумайте, — Матвиенко встал из-за стола. — Завтра под вечер приду за ответом. За советом, вернее.

Он тут же ушел.

"Милое дело, — думал Шорохов. — Еще и такой хворобы недоставало. Не провокация ли? Вот в чем вопрос. Откуда узнали? Влипнешь в два счета".

С этой мыслью он и заснул.

* * *

Разбудил его Закордонный:

— Вставайте! Сколько можно? Ваш компаньон тяжело ранен.

— Кто? Какой?

— Американец, к которому вы вчера ходили.

— Вы что? Когда? Кто?

— Кто! Когда! Он ваш компаньон. Должны знать.

— Откуда! Я всю ночь спал.

— И проспали.

— Но кто?

Закордонный ответил не сразу. Ерошил седую шевелюру, беззвучно шевелил губами. Наконец произнес сквозь зубы:

— Говорят, что наш Моллер.

— Не может быть!

— Быть может все.

— Где он сейчас?

— В военной тюрьме.

— Иван Сергеевич, вы не ошибаетесь? Откуда вам это известно?

— На кудыкину гору ходил, — ответил Закордонный.

* * *

Дежурный офицер военной тюрьмы — худой, лысый, в помятом мундире, с заспанной физиономией — сперва ничего не желал понять, переспрашивал:

— Моллер? Такой фамилии нет. Может Миллер? Муллер?

— Моллер.

— Не знаю и не знал.

— Как можете не знать? Его привезли прошлой ночью.

— Когда же?

— Точный час мне неизвестен.

— Неизвестен, а пришли.

— Но у вас ведется запись, поступивших в тюрьму?

Дежурный офицер пододвинул к Шорохову лежавшую на столе раскрытую конторскую книгу. На самом верху ее страницы писарским почерком было выведено: "Моллер, Генрих Иоганнович".

Шорохов ткнул пальцем в эту строку:

— Вот, пожалуйста.

— Чего еще вы желаете?

— Потребовать освобождения. Господин Моллер арестован без оснований.

— Но вам-то известно, в какой камере он содержится? — офицер повысил голос. — Так, вот, извольте: суд над ним был.

— И что за приговор?

Офицер молчал, скалясь в хмельной улыбке. Что он пьян, из-за сумрака в кабинете, Шорохов понял только теперь. Он достал из бокового кармана пиджака одну из тех бумажек, что ему вчера дал Мануков, положил на стол. Спросил:

— Я мог бы поговорить с вами об этом деле подробней?

Дежурный офицер конторской книгой накрыл деньги, проговорил:

— Я ничего не решаю.

— А кто решает?

— Полковник Шильников. Будет часа через два, — помолчав дежурный офицер добавил. — Суд наш сами знаете: сто рублей за шкуру — и на вешелку.

Что значило это присловье, Шорохов вдумываться не стал.

— Пока не появится полковник, я мог бы повидать арестованного?

— Пойдемте, — сказал дежурный офицер. — Это в соседнем здании.

* * *

В камере было два человека. Когда Шорохов и дежурный офицер вошли, один из них, невысокого роста, круглоголовый, толстенький, в кургузом пиджаке зеленого цвета, в серых брюках — стоял у окна, другой лежал на голом топчане. При их появлении он не шевельнулся.

Шорохов склонился над этим человеком: Моллер. Мундир изодран. Лицо в кровоподтеках. Лежит закрыв глаза.

— Здравствуйте, Генрих Иоганнович, — сказал Шорохов. — Вы меня слышите?