Онлайн книга «Опрокинутый рейд»
|
Об этом доложили Седякину. Он взглянул на часы: одиннадцать. До вероятного удара противника — три-четыре часа. — Выселять, — приказал он, наскоро собрав командиров рот. Как боялся он этого своего решения! Сознательно впустить белоказаков в поселок — так воевать ему прежде не приходилось. Наоборот, считалось само собой разумеющимся еще на подступах до последнего защищать города, села, сберегая их от разрушения. А тут — не жалеть, превращать каждый дом в очаг сопротивления. Жертвовать малым ради большого. Революционная тактика. Но — жители! Их-то в домах-крепостях не оставишь. Да и что ждет этих людей потом? И все же наступил момент войти в каждый дом пока еще мирной слободы и приказать: — Уходите. Немедленно. Все тут сгорит в борьбе. Белоказаков две тысячи, нас во много раз меньше. Иного выхода нет. Командиры медленно встали; тяжело топая, покинули комнатушку штабного дома, которому тоже суждено сгинуть в огне надвигающегося боя. Седякин остался сидеть у стола. Что еще можно успеть? Быстро вошел Степанов, на ходу говоря: — Александр! Срочное дело. Седякин поглядел на дверь, за которой скрылись командиры рот, отозвался: — Никакого более срочного дела сейчас уже нет. В комнате они были только вдвоем. Степанов заговорил все же, близко наклонившись к нему: — Можно снимать части, перебрасывать за реку. А позже и самому штабу переходить в город. Седякин настороженно смотрел на Степанова. Тот продолжал: — Удара от Рождественской Хавы не будет. Полки, которые стоят там, небоеспособны. — Небоеспособны, а во главе их сам Мамонтов? Откуда это? — Агентразведка Тринадцатой… — Уже есть связь с армией? — быстро и обрадовано спросил Седякин. — Нет. Но тут у них промежуточный пункт. Сочли возможным сообщить, минуя обычный порядок. По случаю остроты момента. Подчеркнули: сведения очень точные. От агента, который ни разу не ошибался. Седякин рассмеялся: — Какая острота? В чем? Уж теперь-то город мы отстояли! Да как! Как! — он старался сдержать себя, но не мог и все повторял:- Как! Как!.. • • — Вы в состоянии ехать верхом? Шорохов открыл глаза. Толчком возникла головная боль. Он застонал. — Верхом! Верхом вы можете ехать? Спрашивал Мануков. Это Шорохов понял. Как и то, что наступил день и что сам он лежит, завернувшись в солдатские одеяла. — До вас дошел мой вопрос? Вы сумеете сидеть на лошади? Ехать на ней? — Куда? — В Рождественскую Хаву. Отсюда тридцать пять или сорок верст. Там штаб корпуса. — И что это даст? — Но вы хотите попасть домой? — Да. — Другой возможности нет. Шорохов попытался подняться. Голова закружилась. Вступил в разговор Михаил Михайлович: — Роднулечка! Что с вами, милейший? Не первый день. Больны? Очень больны? Прискорбно. Но берите себя в руки. Иначе вы нас обезоруживаете. Оставить вас у большевиков? Ваша фирма такого удара не выдержит. С трудом повернув голову, Шорохов огляделся: Мануков и Михаил Михайлович стоят совсем рядом с ним. Давно, наверно, ждут его пробуждения. Сто раз между собой обсудили, как поступить, если он по-настоящему заболел. Ну и как же? — И там нам помогут? — Что за вздор! Конечно. — Кто сказал? — Про что? — Что штаб сейчас в этом селе? — Какая вам разница! Опять вмешался Михаил Михайлович: — Зачем скрывать! Попечение о нас поручено весьма ответственным господам. От них эти сведения. Заботятся. Впрочем, и нам ваша судьба не безразлична. «Если красные меня захватят, то боитесь, что выдам, — подумал Шорохов. — Вот и вся ваша забота. Не спасут никакие мандаты. Вообще ничего не спасет». — Что вы сказали? — Мануков оглянулся на Михаила Михайловича. — Увы, но милый наш компаньон выказывает намеренье торговать не только скобяными товарами, — уныло подтвердил тот. — «Не в шумной беседе друзья познаются…» Любовь к сентенциям — моя слабость. Прошу извинить. Но и можно понять: чем еще ему крепить наши взаимные узы? Шорохова облило холодным потом: того не замечая, он думает вслух? Только сейчас? Или давно уже? С того времени, как заболел? Но на эту пору попадает и приход связного. Нельзя! В голове должно быть одно: «Я — Шорохов. Торговля „Богачев и компания“. Шорохов! Шорохов!» Мануков и Михаил Михайлович пристально смотрели на него. Нет. В этот раз он ничего не сказал. Однако он и в самом деле совладелец этого торгового дома. Что без него Евграф? До нитки все пропьет, пустит по ветру! — Ничего-ничего, — Михаил Михайлович покровительственно кивал. — Не падайте духом, роднулечка. Не бросим. Прикованы цепью. Цепочечкой, если угодно. И в песне поется: «Только смерть разлучит нас». • • • Кузьма Фадеевич возник рядом с ними. — Как это — бросим? Кого? — строго спросил он. — Вы что, господа? Приказано, чтобы ни единый волосок… Всех троих… И чего ради верхом? В одноколку посадим, полотенцем подвяжем. Как у Христа за пазухой будете. Я Константина Константиновича после ранения под Козловом сопровождал. А ранение-то было туда как раз, на чем сидеть надо. Довез за милую душу, ге-ге-ге… Да, в одноколку его усадили, холщовым полотнищем притянули к спинке сиденья. Кучер-казак рванул вожжи. По мере того как удалялись от города, звуки снарядных разрывов стихали. Наконец и вовсе не стали слышны. Пылили полями, потом углубились в лес. Вброд преодолели реку. Долго ехали заболоченным лугом. Чавкала под копытами грязь. Снова потянулась лесная дорога, настолько узкая, что ступицы колес обдирали с деревьев кору. Села обходили стороной. Казак, который сидел рядом с Шороховым и правил лошадью, безостановочно сыпал бранью. Опять пересекали луговины, перелески, но теперь часто останавливались, высылали вперед разведку. Бывало, что после ее возвращения круто сворачивали. Ночевали в лесной избушке. Ни Мануков, ни Михаил Михайлович Шорохова словно не замечали. И не смотрели в тот угол, где он лежал на каких-то старых овчинах. У Манукова, правда, однажды вырвалось: — Да позвольте! В любой из цивилизованных стран больной от здоровых должен быть изолирован! — А мне приказано оберегать одинаково, — отрезал Кузьма Фадеевич и забушевал, как после того случая с табуреткой:- Я вас всех троих тогда к бисовой матери! Кто вы мне? Какое такое лихо вас на мою голову навязало? 3-зарублю! По колено в землю войду — з-за-рублю!.. |