Книга Армагеддон в ретроспективе, страница 20 – Курт Воннегут

— Нет, Айви, — сказал он напряженным голосом, — не все. — И отбросил ее руку в сторону.

— Эй, ты что дерешься? — вскричала пораженная Айви.

— Целый день у тебя дверь распахнута! — заявил Элмер. — Зачем вообще людям дверь? Весь день сидишь перед дверью и смотришь, как казнят людей, только и ждешь, когда же эти нормандцы мимо пройдут. — Он потряс руками перед лицом жены. — Чего удивляться: у тебя в голове только и есть, что прославиться да кого-нибудь убить!

Айви сжалась в убогий комочек.

— Я же только смотрю, — оправдывалась она. — Человеку ведь скучно, а так время быстрее идет.

— Да долго ты смотришь! Так вот, у меня для тебя есть новости.

— Какие? — пискнула Айви.

Элмер расправил узкие плечи.

— Айви, в сборщики налогов к Роберту Ужасному я не пойду.

Айви раскрыла рот от изумления.

— Помогать разрушителям не буду. Мой сын и я — строители.

— Не будешь — он повесит тебя, — напомнила Айви. — Он же обещал.

— Знаю, — согласился Элмер. — Знаю. — Страха не было. Как не было и боли там, где положено. Появилось только ощущение, что наконец-то он сделал что-то совершенное, словно напился из холодного и чистого родника.

Элмер открыл дверь. Ветер задул с новой силой, и цепи, на которых висели покойники, заунывным хором пели свою ржавую и дребезжащую песню. До ушей Элмера долетели принесенные из леса ветром крики нормандских рыцарей.

Но в криках сквозила некая неуверенность, озадаченность. Элмер решил — это из-за расстояния.

— Robert? Allo, allo? Robert? Hien! Allo, allo?

— Allo? Allo? Hien! Robert — dites quelque chose? S’il vous plait. Hien! Hien! Allo?

— Allo, allo, allo? Robert? Robert l’horrible? Hien! Allo, allo, allo?

Айви подошла к Элмеру сзади, обвила его руками, прижалась к плечу щекой.

— Элмер, дорогой, — сказала она. — Не хочу, чтобы тебя повесили. Я тебя люблю, мой милый.

Элмер похлопал ее по руке.

— И я тебя люблю, Айви. Буду скучать без тебя.

— Ты и вправду решился на такое? — спросила Айви.

— Пришло время умереть за свои убеждения. Как ни крути, выбора у меня нет.

— Но почему? — воскликнула Айви.

— Потому что я сказал это при моем сыне, — объяснил Элмер.

Тут подошел Этельберт, и Элмер положил руки ему на плечи.

Сплетенье рук еще больше скрепило маленькое семейство. Три слившихся воедино тела покачивались взад-вперед, покачивались в такт внутренней музыке, а день клонился к закату.

— Ты и Этельберта учишь, как довести себя до виселицы, — просопела Айви в спину Элмеру. — Он к ним без всякого уважения, чудо, что они его в темницу не бросили.

— Надеюсь, у Этельберта, когда придет его смертный час, будет сын не хуже, чем у меня, — сказал Элмер.

— А все могло так складно сложиться. — Айви заплакала. — Тебе предложили отличную работу, и на повышение можно было рассчитывать. А я уж мечтала, если попоны лошадей Роберта Ужасного износятся, ты попросишь его…

— Айви! — оборвал ее Элмер. — Мне от твоих причитаний только хуже делается. Ты лучше успокой меня.

— Мне было бы легче, если бы я знала, понимаешь ли ты сам, на что решился.

Из леса выехали два нормандца с несчастным и озабоченным видом. Они посмотрели друг на друга, развели руками, пожали плечами.

Один своим палашом отодвинул куст, с тоской заглянул под него.

— Allo, allo? — позвал он. — Robert?

— Il a disparu! — сказал другой.

— Il — s’est evanoui!

— Le cheval, l’armament, les plumes — tout d’un coup!

— Poof!

— Helas!

Они увидели Элмера с семьей.

— Hien! — окликнул его один из них. — Avez-vous vue Robert?

— Роберта Ужасного? — переспросил Элмер.

— Oui.

— Извините, — ответил Элмер. — В глаза его не видал.

— Eh?

— Je п’ai vu pas ni peau ni cheveux de lui, — перевел Элмер.

Нормандцы снова в растерянности посмотрели друг на друга.

— Helas!

— Zut!

И они медленно направились к лесу.

— Аllо, allo, allo?

— Hien! Robert? Allo?

— Отец! Послушай! — взволновался Этельберт.

— Тш-ш-ш, — мягко осадил его Элмер. — Я разговариваю с твоей мамой.

— Это как ваша дурацкая ловушка для единорога, — заявила Айви. — Тоже никогда не понимала. Я, конечно, к этой ловушке относилась терпеливо. Слова никогда не сказала. А сейчас скажу.

— Говори, — велел Элмер.

— От этой ловушки проку — чистый ноль, — сказала Айви.

В краешках глаз у Элмера появилась влага. Прутики, царапина в земле, воображение сына — все это красноречиво говорило о жизни Элмера, которой было суждено вот-вот закончиться.

— Да и единороги в наших краях не водятся, — гордая собственными познаниями, заявила Айви.

— Знаю, — сказал Элмер. — И Этельберт знает.

— А что тебя повесят — так никому от этого лучше не станет, — добавила Айви.

— Знаю. И Этельберт знает тоже, — повторил Элмер.

— Может, самая тупая — это я, — сказала Айви.

Элмер вдруг ощутил весь ужас, все одиночество и предстоящую боль — цену, которую придется заплатить за его идеальный поступок, за глоток из холодного и чистого родника. Эта цена была хуже любого стыда.

Элмер глотнул. Шея его заныла в том месте, где на ней сомкнется петля.

— Айви, милая моя! — воскликнул он. — Что ты — самая тупая, можешь не сомневаться.

Ночью Элмер молился: пусть у Айви будет новый муж, пусть Этельберт растет смельчаком, а сам он, приняв милосердную смерть, пусть попадает в рай. Уже завтра.

— Аминь, — сказал Элмер.

— Может, хоть притворишься, что собираешь налоги? — предложила Айви.

— А налоги тоже будут притворные? — усмехнулся Элмер.

— Ну, побудь сборщиком налогов хоть какое-то время, — настаивала Айви.

— Какое-то время — чтобы меня все возненавидели, и за дело. Тогда уж можно вешаться.

— Всегда есть надежда, — заметила Айви. Нос ее покраснел.

— Айви, — прервал ее Элмер.

— М-м-м?

— Айви, насчет синего платья, прошитого золотыми крестиками, я понимаю. Я не против, чтобы оно у тебя было.