Онлайн книга «Два мира»
— Так и есть, они. — Давай дернем в сторону с версту и прямо Пчелинским логом ударимся на спаленную сосну. Старики спрятали табак, повернули влево. Лыжи хрустнули, тихо взвизгивая, заскользили по белому пушистому ковру. В сумерках долго, осторожно шли по тайге. Задевая за сучья, роняли вниз чистые, белые хлопья. У разбитой, опаленной молнией сосны остановились, сняли с плеч мешки, закурили. Между деревьями медленно светало. — Ну, однако, пора стучать. Черняков выдернул из-за пояса топор, стал редко с силой бить им по сухому стволу. Ударив десять раз, остановился. В тайге шумело эхо. Затрещал бурелом. — Что это, медведь, что ли? — спросил Карапузов. — Какой теперя медведь. Медведь лежит. Карапузов сконфуженно махнул рукой. — Фу, смолол. Хотя, мож, его спугнули? Иль, мож, это зюбрь? — Нет, зюбрь не так ходит. Зюбря не услышишь. Он идет — только хруп-хруп. Шагов пяток сделает да и встанет, послушает и опять хруп-хруп. А этот вон как трещит. Сохатый, окромя некому. Черняков опять застучал. Треск стал глуше, затихая, удалился. — Тяп-шшш! Тяп-шшш! Тяп-шшш! Тайга просыпалась. Где-то далеко слабо отозвались: — Тяп! Тяп! Старик перестал стучать. — Ага, десяток тоже, — сосчитал он удары. — Наши. Сейчас будут. Черняков засунул топор опять за пояс, сел на сваленное дерево. Карапузов вытирал рукавом вспотевший лоб. — Здорово мы с тобой, Федор Федорыч, отмахали. — Да, подходя. В чаще замелькали пестрые лохматые дохи. Несколько партизан бесшумно на лыжах подбежали к старикам. — Здорово, товарищи! — Здравствуйте! — Ну, чего принесли, старички? — Лекарства кое-какого, товарищи. Бинтов маленько. — Дело хорошее. Ватюков разглаживал свои длинные усы. Быстров нагнулся, стал ощупывать мешки. Доха у партизана распахнулась, среди меха сверкнула золотом гимнастерка, расшитая выпуклыми крестами. — Это что у тебя, Петра? Черняков смотрел на необыкновенный костюм. Быстров засмеялся. — Риза отца Кипарисова. Мы его на позапрошлой неделе уконтрамили. Ну, добру не пропадать же. Крепкая штука, долго проносится. Парень, улыбаясь, оправлял пояс, показывал старикам свою обновку. — Чего банды поговаривают насчет войны? — спросил Ватюков. Карапузов оживленно заговорил: — Мне Пашка сказывал (вы знаете его, сын-то мой), что мобилизованные ждут только удобного случая, чтобы перебежать. Дела бандитов совсем плохи. Красная Армия близко. Гибель свою они уже чуют. Куируются здорово. В городу ихних беженцев полно. Офицерье свои семьи за границу, на восток отправляют. Гусары возвращались из разведки. Дорогой красильниковцы часто грелись из фляг со спиртом, ехали с песней: Марш вперед, в поход, Штурмовые роты. Впереди вас слава ждет, Сзади пулеметы. Партизаны услышали, примолкли. — Надо щелкнуть петушков красноголовых [5] . Ватюков стал распоряжаться: — Черемных и Панкратов, вы берите мешки — и в Пчелино. А мы на них. С двух сторон надо охватить. Вали, Быстров, заходи сзаду. Я спереду. Возьми себе четверых. Остальные за мной. Небольшой отряд разорвался надвое, лавой брызнул в разные стороны, с легким скрипом скрылся за высокой желтой стеной тайги. Черемных и Панкратов навалили себе мешки на плечи. — Вы, товарищи, передайте там от нас Жаркову-то с Мотыгиным, чтобы не сумневались, наступали бы на Медвежье, мы поддержим. Силешки у белых почти уже, можно сказать, и не осталось. Видимость одна только, — говорил Черняков. — Обязательно! Уже это беспременно будет передано. Конечно, наступать надо, кончать гадов. Партизаны повернули лыжи назад, к Пчелину, на старый след. — Ну, прощайте, товарищи. Счастливо вам! Черняков и Карапузов постояли немного на месте, проводили взглядами две фигуры с мешками на спинах. — Пойдем восвояси, Федор Федорыч. — Пойдем. Старики тихо пошли домой. Обходя кучи бурелома, оглядывались в сторону дороги, останавливаясь, прислушивались, затаив дыхание. — Трах! Трах! Тарарах! Лыжники свалили лошадь у гусар, ранили одного и одного убили. Путь был отрезан. Красильниковцы метнулись обратно. Корнет Завистовский едва владел собой. Страх, холодный, тяжелый, задавил офицера. Быстрое с четырьмя вылетел из чащи, перегородил дорогу. — Трах! Трах! И спереди, и сзади. И в затылок, и в лоб. — Пиу! Пиу! Лыжников была небольшая кучка. Но казалось, что их страшно много, что вся тайга кишит ими. Гусары остановили лошадей. Завистовский уронил повод. — Сдавайся! Сдавайся! Партизаны легко и быстро двигали лыжами, винтовки держали наготове. — Слезай с коней! Бросай оружие! Высокая черная лука казачьего седла мелькнула в последний раз перед глазами офицера. Соскочив с лошади, он стал отстегивать портупею, солдаты снимали из-за плеч винтовки, клали их на дорогу. Лыжники схватили лошадей под уздцы, отвели в сторону. Гусары, скучившись, встали нерешительно, опустив руки. — Добровольцы есть? Пестрые дохи угрожающе стали рядом, вплотную. Красильниковцы молчали. Сухо щелкнули затворы. — Ну? — Мы все мобилизованные. Один корнет доброволец. — Ага! Партизаны переглянулись. — Солдаты, отойди к сторонке. Гусары отошли вправо. Завистовский стоял с трудом. Ноги ныли, дрожали. Корнет не мог понять — от страха это или от усталости. — Раздевайся! Будет, погулял в погонах! Сердце провалилось куда-то, перестало биться. Мохнатые дохи растопырились, заслонили собой солнце, дорогу и тайгу. — Я замерзну, братцы. Холодно, не надо. Дохи ощетинились, зашевелились. — Черт с тобой, замерзай. Нам ты не нужен, нам шуба да обмундирование твое нужны. Завистовский с трудом понял наивность своей просьбы. Но умирать не хотелось. — Товарищи, у меня мама. У нее больше никого нет. Пощадите. Офицер говорил глухим, задушевным, срывающимся голосом, с усилием поворачивая во рту сухой язык. Злая усмешка тронула лица партизан. |