Онлайн книга «Два мира»
— Ты когда ставил к стенке моего отца, не спрашивал, однако, сколько у него сыновей? Завистовский готов был расплакаться. Твердость и спокойная ненависть красных давили его. — Нечего лясы точить, раздевайся! Корнет не двигался с места, лицо у него стало темно-синим. Ватюков раздраженно теребил свои усы. — Ну, долго тебя, золотопогонника, просить? Раздевайся, а то сами начнем сдирать, хуже будет. — В последний раз, товарищи, дайте покурить. — Кури. Ноги больше не могли стоять. Офицер тяжело, всем задом сел на снег. Вытащил портсигар. Лошади лизали снег. От них шел легкий пар с острым запахом конского навоза и пота. — Только поскорей поворачивайся. — Еще секунда, и все кончено. — Мамочка! Ма-ма-моч… — Пли! Черная баранулка покраснела. Колени поднялись кверху, дергались. Раздевать не стали. — Как надоело это. — Скорее бы кончилась война. Опротивело. Ватюков морщился, плевал в сторону, тряс головой. Глава 25 ОРГИЯ
Окна медвежьинской школы были ярко освещены. На улицу пробивались сквозь двойные рамы глухие звуки пианино. В светлых четырехугольных пятнах мелькали силуэты танцующих. У полковника Орлова были гости. Сегодня к нему приехали из города несколько офицеров в обществе двух сильно накрашенных дам. Обе были вдовы офицеров одного из сибирских полков. Фамилий их никто как следует не знал. Все звали их по имени и отчеству. Одну, курносоватую блондинку среднего роста, с большим ртом и узкими глазами, в зеленом платье — Людмилой Николаевной. Другую — высокую, полную, с пунцовыми губами, правильным носом, подкрашенными карими глазами и пышной прической завитых каштановых волос — Верой Владимировной. Легкое светлое бальное платье открывало у нее наполовину грудь и руки до плеч. В большом классе было тесно. Адъютант играл на пианино. Подвыпивший полковник развязно шутил с дамами, танцевал, преувеличенно громко стуча каблуками и звеня шпорами. Нетанцующие офицеры разделились на две группы. Бритый белобрысый ротмистр Шварц старался перекричать пианино, стук и шмыганье ног танцующих: Эх вы, братцы, смело вперед! В нас начальники дух воспитали, И Совдеп нам теперь нипочем. Офицеры вторили нестройно, вразброд, пьяными голосами: Уж не раз мы его побивали И опять в пух и прах разобьем. Полковник закричал с другого конца комнаты: — Господа офицеры, к черту патриотические песни и политику. Сегодня мы будем жить только для себя. Довольно, надо когда-нибудь и отдохнуть! Корнет, матчиш! Скачущие звуки вырвались из-под клавишей. Орлов схватил Веру Владимировну, канканируя, понесся с ней по комнате. Вера Владимировна вертела задом, трясла грудью, откидывалась всем телом назад, прыгала на носках, наклонялась вперед, высоко поднимала ноги, извивалась в руках офицера. Офицеры перестали петь, разговаривать; блестящими сузившимися глазами ощупывали тонкие ноги женщины в ажурных чулках, ловили взглядами белые кружева ее белья. Совершенно пьяный сотник Раннев вытащил из кобуры револьвер. Ему надоела смуглая физиономия Пушкина в темной массивной раме. Пуля попала в угол портрета, разбила стекло. Офицеры подняли стрелявшего на смех. — Попал пальцем в небо! Ковыряй дальше! Безусый юнец, хорунжий Брызгалов, бросил презрительный взгляд в сторону Раннева, выхватил свой маленький браунинг, всадил пулю поэту между бровей. Брызгалову аплодировали, пили за его здоровье. Осмеянный сотник, наморщив лоб, встал, подошел к пианино, медленно вытянул из ножен шашку, со злобой рубанул по крышке инструмента. Полозов толкнул в бок офицера: — Ты чего это, черт, с ума спятил? Пошел отсюда. Патруль, встревоженный выстрелами в школе, пришел узнать, в чем дело. Шарафутдин в передней успокоил солдат: — Нищаво, это гаспадын афицера мал-мала шутка давал. Патруль ушел. Адъютант играл без отдыха. Людмила Николаевна и Вера Владимировна с легкостью бабочек порхали из рук одного офицера к другому. Отдыхать во время небольших перерывов дамам на стульях не давали, мужчины бесцеремонно сажали их к себе на колени. Они не сопротивлялись, смеясь, трепали офицерам прически, усы и бороды. Ротмистр Шварц, покачиваясь, волоча за собой блестящую никелированную саблю, подошел к полковнику. — Какого черта, полковник, у вас так мало дам? Две какие-то пигалицы, и только. Нельзя ли… — Ладно, ладно, — перебил Орлов. — Сейчас будут. — Адъютант, корнет, женщин нам, женщин! Адъютант закричал: — Шарафутдин, киль мында! [6] — Я, гаспадын карнет. — Ханым бар? [7] Шарафутдин плутовато улыбнулся. Острые черные глаза татарина заблестели в узких жирных щелочках. Толстые масленые губы раздвинулись. — Бар [8] , гаспадын карнет. — Бираля [9] . Группа более трезвых офицеров в левом углу класса играла в железку. Среди них был один невоенный, Верев-кин Сидор Поликарпович, заводчик, приехал в отряд Орлова со всем имуществом, погруженным на восьми возах. Играл Сидор Поликарпович не торопясь, спокойно, с сожалением вздыхая, говорил об убытках, причиненных ему войной, удивлялся, почему погибло в Сибири дело Колчака. Пристальным, спрашивающим взглядом обводил партнеров, разглаживая широкую русую бороду, поправляя на правой стороне груди университетский значок. — Неужели уж нет больше надежды на то, что власть останется в наших руках? Неужели все вы, господа, все наше многострадальное офицерство, должны будете до конца жизни влачить жалкое существование изгнанников? А Красильников, ведь это историческая фигура, неужели и он? Глыбин неопределенно протянул в ответ: — Да, Красильников — личность. Веревкин оживился. Вокруг мясистого носа Сидора Поликарповича засветились ласковые складочки, коричневатые мешочки дряблой кожи под выцветшими голубыми глазами стали меньше, наморщились. — По-моему, господа, Красильников является наиболее яркой, красочной фигурой, наиболее видным представителем вашей славной офицерской семьи, — говорил Веревкин. Офицеры молча брали и бросали карты и двигали кучки бумажек. — Простите, господа, я не хочу преуменьшать достоинств каждого из вас и умалять ваши заслуги перед Родиной, по-моему, все вы в большей или меньшей степени являетесь его подобием, так сказать, его разновидностью. |