Онлайн книга «В двух шагах от рая»
|
Машины двигались медленно, бампер в бампер, перегревались, ломались, сигналили. На разделительной полосе лежала черная лохматая дворняжка. Лапы у нее были перебиты, сочилась кровь, она лежала на боку и лизала раны. …это страшно: лежать вот так и знать, что муки твои нескончаемы, что помощи ждать неоткуда… – Закурить есть? – попросил Олег таксиста, извинился: – Куда-то свои подевал. …боец из третьей роты кричал, не от боли кричал, уже промедол вкололи ему, от страха кричал, от страха, что оставят его… а этот пес молчит, он еще долго будет мучиться, он будет покорно ждать смерти, а я не могу так, я не хочу провести остаток жизни в мучениях! и капитан Уральцев не хотел жить в страданиях, не хотел терпеть то, что определила ему судьба, он восстал против судьбы!.. …разве можно просто подойти и добить собаку? а что подумают люди со стороны, если я сейчас выйду из машины и добью ее, чтобы не мучилось животное? мы то и дело задаемся вопросом – как это будет выглядеть со стороны?.. и от этого никогда ничего вовремя не делаем, не решаемся сделать… а афганцы совсем другие люди… они проще… для них смерть – понятие естественное… когда мы на дороге остановились, корова подраненная там была, афганец подошел к ней и перерезал горло, кровь пустил… не раздумывая, и ни на кого не оборачиваясь… Зажегся зеленый свет. Они поехали дальше. Чья-то боль, и чья-то смерть, и чьи-то мучения остались позади. …и вновь я ничем не смог помочь… ни Панасюку, ни Мышковскому… ни той бедной женщине, ни даже этому псу… все как будто остается позади, но на самом деле, все всегда остается с тобой… все увиденное и все пережитое… если бы можно было выборочно вычистить память!.. Отмахав почти сотню километров на такси, они въехали в небольшой курортный городок на побережье. Та же комната, тот же вид из окна, море. – Надолго? – спросила хозяйка. Она вспомнила его. – На две недели. Возьмите, вот… – После, после заплатишь. Погрузившись в тоску свою, Шарагин пил все дни напролет. …что в санатории пить с офицерьем, что одному… лучше одному… А когда не пил, то спал. Сердце, выжженное Афганом, непонятое никем, обиженное на весь мир, и одинокое от этого, ныло. Он напивался до беспамятства. По утрам замечал то синяки на ногах и теле, то обнаруживал, что порезал руку. И ничего не помнил из событий вчерашнего дня. Мучила обида: на вооруженные силы, на страну, на Лену, на весь мир, который наплевал на него и отвернулся. …почему Лена так напряженно себя ведет в постели? может быть, у нее кто-то был? или я ее не устраиваю как мужчина? а кто у нее мог быть?.. снова тот ракетчик? она совсем не такая, как раньше… Как же все в жизни сложно! Служба, семейные дела, да все подряд… Неправда, что война позади. Здесь, в Союзе, тоже была война, своеобразная, без крови, война на бытовом уровне. Получить любую бумажку, пробить даже мелочь бытовую, невозможно без штурма, и натиска, без столкновения с бюрократическими загвоздками. И Шарагин вел боевые действия местного масштаба, то занимая круговую оборону, то с криком «ура» бросаясь в атаку и закрывая грудью амбразуру. Кому-то из циничных бюрократов и вовсе не повезло – двинул по чайнику. Не сдержался. Сошло, правда. И – одержал маленькую победу. Значит, сумел вправить зажравшемуся бюрократу мозги, осадить гонор, значит, совесть заговорила, значит, спас в нем человека, значит, еще не все потеряно. …только так! всех перевоспитывать! развелось тварей!.. штабных крыс!.. Афган ушел, безвозвратно, канул в прошлое, вышвырнул его вон, песчинкой покрутив резкими порывами ветра, а человечку и того достаточно, чтобы хрустнуло внутри, обломилось, уничтожительно расправился Афган, не пощадил, наказал… …за что? за что? за что?.. А если он не желает расставаться? Если не согласен? И как это возможно, коли не обойтись ему больше без войны, коли растерял он все? …только там служить! пока идет война, покоя не будет… тянет, манит, теребит душу… Там – родной полк стоит! И всех он знает! И духов изучил, и воюет лучше многих! …ранение? засада? бывает!.. на то и война!.. Все остались – там! Там, наряду с редкими глупостями, и трусостью, …и такое бывает, что скрывать?.. живут боевая дружба, …э-э-х! разве это объяснишь словами… это только в песни передать… и долг, и теплота, и единение небывалое, нигде и никогда неповторимое. …там, все там осталось… …она никогда не будет знать, и не поймет, кто я был на самом деле… она принимает меня за другого человека, за того, кем я некогда был, давно… ей было бы покойней, если бы она не разгадывала, что я есть теперь, в кого превратился… ей меня не понять… лучше я останусь для нее таким, каким был раньше… пусть она вспоминает меня молодым, здоровым, и ничего не знает о ранении, о войне, о том, что бывает с людьми на войне, чтобы отголоски войны не омрачали ее существование, ибо только прошедший войну и познавший ужас творящийся на войне может понять другого, и может догадаться, отчего там люди бывают счастливы, и почему вновь и вновь бегут обратно, в мир войны, хотя бы в мыслях… Как он может переваливать часть груза на ее плечи? И делиться гнетущей тяжестью. Разве не достойна она лучшей участи? Пусть же обрушится страшной новостью известие о его гибели, пусть на том все и закончится, отплачится, и забудется, и останется, как плохой сон, перетерпится, переживется, уйдет в прошлое, и жизнь постепенно выправится, Ныло сердце, ныла душа. Надеялся он вылечить душу алкоголем. Ведь получилось же у прапорщика Пашкова, вытравил он из себя трехлитровой банкой спирта заразу афганскую, а позднее остатки несчастной любви! |