Книга Шкуро. Под знаком волка, страница 36 – Владимир Рынкевич

— Да и у нас с деньгами слабо, Андрей Григорьевич.

— Все у нас есть, Коля. И денег хватит. Но об этом знают только те, кому надо знать. С тобой — пять человек. Другие знать не должны. Хорошо понял?

— Понял, Андрей Григорьевич. А что с Бычом? Чего он к вам привязался с разговором?

— Лука Лаврентьич — председатель кубанского краевого правительства, а его никто не признает. Деникин, наверное, и не знает, что он такой большой начальник. Деникин вообще никого их не признает — считает себя главной властью. Вот Быч и дергается. Он же образованный. Юрист. Был когда-то городским головой в Баку, а при Керенском — помощником главноуполномоченного по снабжению Кавказской армии. И вдруг — никто не признает. Уговаривал меня поддержать его против Деникина, против Филимонова, который сдался добровольцам. Хорошо агитировал за вольную Кубань.

— А вы что?

— Я же знаю, — у него за душой ничего нет, а у Деникина — армия, оружие, артиллерия. Может, и вся Россия будет под ним. Вот и я за единую Россию. Быч думает, что если я казак Екатеринодарского отдела, значит, обязательно хохол и самостийник. Плохо думает. И ты ведь Коля из наших. Ейский отдел — тоже хохлы. Но про хохлов как говорят: «Не той казак, що поборов, а той, що выпутывся». Вот и мы так. У Деникина власть и сила, потому и мы за единую Россию.

На войне от войны не отвяжешься, но чуть забылась — сразу о женщинах?

— Была у меня в Кисловодске девочка, — вспоминал Шкуро. — Ты, Коля, не поверишь — совсем еще нецелованная, и сама пришла. Воспитанная, культурная. Сказала: «Бери меня. Хочу быть твоей…»

— Бывает такое. У меня тоже, знаете…

IX

Наконец, в завоеванный Ставрополь! К триумфу! Рано утром, перед отъездом из Тихорецкой пришлось зайти к генералу Алексееву, когда-то возглавлявшему все белое движение, а теперь превратившегося в тощего старичка. Генерал расспрашивал о настроениях крестьян и радовался, узнавая, что мужики против большевиков. Шкуро обещал даже поднять крестьянское восстание в ближних районах, если Добрармия выдвинет демократические лозунги: земля крестьянам, Учредительное собрание, отмена бессудных расстрелов и безвозмездных реквизиций… Однако старичок лишь невнятно бормотал о происках Кубанской Рады, а о лозунгах молчал так же, как и Деникин. Во имя чего же они хотят заставить людей сражаться? Убрать бы все это генштабовское старье и поставить во главе армии молодых офицеров, знающих, что надо делать. Таких, как он, полковник Шкуро. Пока полковник.

На станции утром встретился с посланцами Рады. Усачев — обыкновенный казак, а от Елисеева сразу не отвернешься. Обычно Шкуро со своим малым ростом и нервическим подергиванием глаза избегал близкого общения с такими высокими, большеглазыми, самоуверенными, с широкими губами, готовыми к улыбке всепонимающей и очаровывающей. Рядом с ними полковник терялся, но к Елисееву потянуло.

В комфортабельном купе Елисеев, заняв место напротив Шкуро, искренне открылся ему светлым широким лицом.

— Вы, господин полковник, прекрасно. вчера выступили на Раде. Молодые офицеры, все хотели, чтобы вы стали генералом. Ведь вы провели столько блестящих операций и, наконец, взяли Ставрополь. Но с этими старичками трудно поладить. Им давай самостийность и министерские портфели.

О таких говорят: обаятельный. И поэтическое в нем есть — декламировал, глядя в окно:

Казак на юг свой держит путь…

Казак не хочет отдохнуть

Ни в чистом поле, ни в дубраве,

Ни при опасной переправе…

— Я слышал о вас, Федор Иванович, — сказал Шкуро, — о вашем участии в восстании в Кавказской.

— Неудача. Тяжелая неудача. Я потерял отца.

— Казаки не подвели?

— Сражались честно, но сил не хватило.

Шкуро знал себя, знал своих казаков и не верил, что где-то есть другие, необычные, похожие на тех, о которых пишут в газетах и в журнале «Нива». Потому и спросил:

— А правда, что не сами казаки восстали, а по приказу офицеров? У нас так говорили.

— Ну, не по приказу, конечно, а разъяснять приходилось некоторым. Это и у вас ведь так?

Он улыбнулся ободряюще, дружески, и возникала у полковника уверенность в будущих победах.

Шкуро со своими сопровождавшими вышел из поезда в Кавказской, посланцы Рады поехали дальше, до Песчано-Окопской, где стояли основные силы отряда Шкуро. Полковник и подъесаул расставались друзьями — ничего особенного вроде и не произошло, но возникла меж ними взаимная симпатия.

Многих людей знал Шкуро. Много знал о них и плохого и хорошего. Плохого больше. О Елисееве так ничего никогда плохого и не узнал. Тогда, в 1918-м он был подъесаулом. Высокий в меру, в плечах — что надо, на белом, не держащим загара лице всегда приготовлена добрая всепрощающая улыбка.

Оказался однокашником Саши Мельникова. Встретились втроем в Ставропольском штабе, разговорились, как старые друзья. «Только к нам», — сказал Шкуро. «Командиром сотни», — сказал Мельников. «И чтоб тебя, Саша, держал, — добавил полковник, — а то ты размахался: то рубишь, то вешаешь…» Однако вскоре пришлось расстаться.

В Кавказской полковника встретил генерал Боровский. От него приятно пахло только что выпитым спиртом. Генерал сказал, что бьет Таманскую армию Ковтюха, но этот негодяй собрал чуть не сто тысяч мужиков и баб. Придется повозиться, пока Ковтюх не окажется на виселице. Такое настроение у мужиков. По словам Боровского, никакой помощи он не может оказать.

— Но Иван Павлович обещал, — настаивал Шкуро. — Мне совершенно нечем защищать Ставрополь. Половина людей без винтовок.

— Романовский мне звонил, и я не отказываюсь. Но не сейчас. Будем держать связь, и как только появится возможность, я выделю батальон. А сейчас даю вам бронепоезд. Он, правда» самодельный, но уже испытан в боях. На нем и поезжайте в Ставрополь.

Кроме пушек и брони в отданном Шкуро бронепоезде имелся и салон для командира. Полковник пригласил Кузьменко, приказал подать виноградное вино, сам налил по стакану, предложил выпить за успешное окончание поездки.

— Пока этим разговеемся, — сказал он, — а в Ставрополе вечером дадим жару.

Выпили, закурили. Шкуро все с большей симпатией вглядывался в открытое лицо адъютанта, напоминающее лицо гимназиста, доверчиво слушающего учителя и старающегося запомнить урок.

— Ты, Николай Степанович, будешь у меня адъютантом по секретным делам. О Сорокине только мы двое знаем. И еще будут дела. Вчера ты мне не рассказал, как он насчет Автономова.

— А я, Андрей Григорьевич, осторожненько. Напомнил, что вы собирались вместе с Автономовым и с ним самим, Сорокиным, стать властью в этой ихней Кубано-Черноморской республике. Он сказал, что надо прогнать жидов и латышей и самим здесь руководить, но Москва докопалась. Сказал, что у них с Автономовым и в Москве свои люди есть, и будто сейчас Автономова назначают инспектором над частями Красной Армии.