Онлайн книга «Штрафбат»
|
— Мамочка… ой, мамочка… ой, мамочка… Ракеты взлетали пачками, и временами над полем становилось светло как днем. — Во светят, твари, во светят… — бормотал Леха Стира, втягивая голову в плечи. Рядом рванула мина, и сейчас же раздался вскрик, потом тяжелый стон, переходящий почти в животный вой. — Тихо ты! — рявкнул на раненого Стира, проползая мимо. Глымов полз позади всех и так же, как все, втягивал голову в плечи, озирался по сторонам, замирал, когда рядом рвалась мина. И вдруг почти наткнулся на бойца, который ползком пятился назад. — Не туда ползешь, парень, — сказал ему Глымов. — Вперед надо. Боец повернул к нему лицо — губы его тряслись, глаза были бессмысленными. На вид ему было лет сорок. — Н-не м-могу… — Через не могу. Давай, давай вперед. — Н-не м-могу… — повторил боец. — Лучше уб-бей з-здесь… — Я сказал, вперед давай! — уже зло повторил Глымов. — Назад нельзя — там заградотряд тебя шлепнет. — Н-нет… пошли они на хер! Они нас на верную смертушку послали… к-как с-скотов! — Боец вдруг вскочил, не страшась разрывов мин и пуль, свистевших вокруг, и побежал назад, к своим окопам. Не целясь, Глымов дважды выстрелил ему в спину. Боец плашмя рухнул на землю. Приподнявшись на колено, Глымов оглянулся по сторонам, столкнулся взглядом с таким же замешкавшимся от страха бойцом. — Давай, давай, сучий потрох, не трусь, только вперед — не то и ты пулю получишь! Вдруг впереди яркое пламя взвилось над сгоревшим танком. — Есть один, в креста, в гробину мать… — Глымов стукнул себя кулаком по колену. И буквально через секунду вспыхнул второй танк и грохнул второй взыв. Пулеметы в танках замолкли. Штрафники некоторое время лежали, словно не верили тишине, потом один за другим стан и подниматься и побежали вперед. Твердохлебов, смотревший в бинокль, с улыбкой оглянулся на Родянского: — Рванули танки. Теперь в окопах каша будет. Давай, выводи своих. Родянский как-то странно вздохнул, ответил: — Хана батальону… Хотел бы знать, для чего? — Взять переднюю линию обороны, — зло ответил Твердохлебов. — Приказ не слышал? — Брось, Василь Степаныч, тут не дети — силами батальона переднюю линию обороны противника не берут. — Ты, Суворов хренов, делай, что сказано! Родянский был прав — штрафники залегли под шквальным огнем, не добежав до переднего края немецких окопов метров пятьдесят. Стоны раненых были слышны даже сквозь грохот пулеметов. — Че делать будем, пахан? — прокричал Леха Стира, подползая к Глымову. — А че приказано, то и будем делать, — прокричал в ответ Глымов. — Или ты только в карты сноровый играть? — Да я не пойму, чего приказано-то? — Вперед идти! — С кем? Ты погляди, пахан, одни жмурики под твоей командой! — А ну давай вперед, псина, — прорычал Глымов, наводя на Стиру пистолет. — Или я из тебя тоже жмурика сделаю! — Падлы лягавые! Лучше бы построили и сразу всех в расход пустили, — бесновался Леха Стира. — Ты погляди! Погляди! Его лицо было черно от земли, глаза сверкали. Глымов оглянулся вокруг, и впервые ему стало страшно. Почти в упор немецкие пулеметы расстреливали лежащих и ползущих штрафников. Из блиндажа выглянул радист, прокричал: — Василь Степаныч! Первый на связи! Твердохлебов тяжело побежал в блиндаж. — Как дела, комбат?! — услышал он голос генерала Лыкова. — Да как, гражданин генерал… нету больше батальона, — ответил Твердохлебов. — Командуй отход на прежние позиции! Операция закончена! — И генерал прервал связь. Лыков отдал трубку радисту и долго смотрел на язычок пламени коптилки, сделанной из снарядной гильзы: — Твердохлебов потерял весь батальон… — А что я говорил, товарищ генерал! — оживился Телятников. — Плотность обороны на этом участке высочайшая! И даже при мощнейшей артподготовке наступать здесь нельзя. — Потому они себя так тихо и вели… А стоило проверить, они и раскрылись. Видно, сами что-то там готовили. Ладно, составь шифрограмму в штаб армии — разведка боем произведена, ну и… соответствующие выводы… — махнул рукой генерал Лыков и крикнул в темный угол: — Анохин, давай пожрать что-нибудь! — Слушаюсь, товарищ генерал! Давно жду — у меня все готово! — Ординарец Анохин пулей выскочил из блиндажа. После боя штрафбат перевели в ближний тыл. В полутемном блиндаже в углу за колченогим столом сидел комбат Твердохлебов, ворошил пачку листов с колонками фамилий — карандашом вычеркивал одну за другой. — А кто Котова последним видел? — вдруг спросил Твердохлебов. — Миной его накрыло, — отозвался Семен Дрожкин. — Я видел… — А Курдюмова кто видел? Твердохлебову не ответили — все галдели о своем, а в общем, об одном и том же — недавнем бое, в котором погиб почти весь батальон. — Эй, архаровцы, я спрашиваю, кто Курдюмова последним видел? — Это из роты Глымова? — Он самый… носатый такой, фикса у него золотая, — пояснил Твердохлебов. — Так его одним из первых… когда перед танком залегли. Я и видел, рядом с ним лежал. А в общем блиндаже собрались остатки батальона. Раскаленная буржуйка дышала жаром, и вокруг нее на рогульках и веревках были развешаны для просушки рубахи, кальсоны, гимнастерки. В тесноте толкались полуголые и одетые мужики, вели разговоры в прокуренном воздухе. — Хотел бы я знать, братцы, мы хоть одного фрица укокошили или только они нас шлепали, как уток на озере? — Вопрос твой, браток, самый что ни на есть дурацкий. — Какая атака, такой и вопрос, — коротко рассмеялся кто-то. — Ах, кореша вы мои, кореша! Есть стратегия, а есть тактика. Это была небольшая тактическая операция. А то, что целый батальон полег, — это дело десятое. Как говорится, смерть одного человека — трагедия, а смерть тысяч — статистика. Выходит, ты кто? — Как кто? — не понял штрафник Веретенников. — Человек. — Не, ты не человек. Ты — статистика, — торжественно заключил политический Авдеев, и все вокруг радостно заржали. Авдеев оглядел смеющиеся небритые чумазые рожи и добавил: — Мы все здесь — статистика… И все снова захохотали: — Со статистики и взятки гладки! Не смеялся, однако, Леха Стира. Он лежал на спине у самой стены, смотрел в накат бревен, время от времени проглатывал ком в горле и молчал. Рядом сидел Глымов, курил самокрутку и тоже не смеялся — неподвижными глазами смотрел в дымный полумрак. |