Книга Штрафбат, страница 95 – Эдуард Володарский

— Эй, радист-телефонист, плоскогубцы тонкие у тебя есть?

Паренек-радист поднялся в своем углу и подал Глымову плоскогубцы. Глымов взял их и тоже стал прокаливать на огне. Потом протянул Твердохлебову:

— Подержи, Василь Степаныч. Будешь этим… как его… ассистентом. — А сам прошел к рукомойнику, висевшему на бревенчатой стене, и долго мыл руки, натирая их черным обмылком. Твердохлебов кинул ему полотенце. Глымов вытер руки, сказал:

— Слышь, комбат, скажи там… чтоб бинты или тряпки какие чистые принесли. И водки дай немного. Или спирт есть?

— Водки есть немного.

— А нам и не ведро надо.

Твердохлебов прошел к двери, открыл и крикнул:

— Эй, кто там есть? Дуй сюда!

Перед дверью выросли сразу два штрафника.

— Санитаров найдите. Срочно ко мне!

Глымов встал на колени перед Ахильговым, пальцами нащупал пулю в плече. Ахильгов молчал, стиснув зубы.

— Ну, держись, кавказский человек, — пробормотал Глымов и сделал глубокий надрез. Кровь из раны потекла между его пальцев. Ахильгов тихо застонал, зажмурился, испарина выступила у него на лбу.

— Терпи, Идрис, терпи, — приговаривал Глымов и двигал лезвием финки, — Бог терпел и нам велел…

Ахильгов вновь глухо застонал. Глымов надавил пальцами, сказал:

— Плоскогубцы давай… вот она, зараза… щас мы ее… щас…

В блиндаж вошел санитар с сумкой через плечо. Взглянув на Ахильгова и Глымова, сразу понял, что происходит, быстро расстегнул сумку, вынул моток чистых бинтов, большой флакон с йодом, сказал:

— У меня скальпель медицинский есть. Прокалить только надо.

— Уже не надо, — ответил Глымов.

Ахильгов застонал громче, на лбу высыпали крупные капли пота. Глымов вынул из раны плоскогубцы и разжал их над столом. На столешницу со стуком упал сплющенный кусочек черного свинца. Твердохлебов протянул фляжку с водкой. Глымов прямо из фляги стал лить водку на рану. Ахильгов заорал, но тут же осекся и стал глухо мычать.

— Дай-ка йод, — сказал Глымов.

Санитар протянул флакон. Глымов взял йод и стал поливать рану. Ахильгов не выдержал и снова коротко заорал.

— Давай бинтуй, — сказал Глымов санитару и пошел к рукомойнику мыть руки.

— Ты прямо — Пирогов! Тот тоже солдатам ноги отпиливал прямо на поле боя. И тоже без наркоза.

Глымов вытер руки, подошел к Ахильгову, взял фляжку со стола:

— Выпей, полегчает.

Ахильгов взял левой рукой фляжку, сделал несколько глотков, зафыркал, задергал головой и застонал от боли.

Глымов усмехнулся, сказал:

— О-о, наш Идрис совсем прокис. Будет ему орден, комбат, как считаешь?

— По шеям ему будет! — сердито сказал Твердохлебов. — За самовольную отлучку из расположения батальона.

— Правильна — наказать нада, — ответил Ахильгов. — Но орден тоже нада.

— Но сперва наказать, — сказал Твердохлебов.

— Хорошо, — поглаживая забинтованное плечо и морщась от боли, ответил Ахильгов. — Но потом — орден.

— Наказываю я, Идрис. А ордена дает большое начальство. Очень большое.

— Кто такие? — спросил Ахильгов.

— Товарищ Сталин, — ответил Твердохлебов.

Ахильгов долго молчал, соображал, потом сказал, сплюнув на пол:

— Тьфу! Плохо! Не даст!

— Почему? — спросил Глымов. — Ему доложат, как надо. Что ты проявил героизм, важного языка добыл.

— Нет, не даст, — после паузы опять сплюнул Ахильгов. — Он нас не любит.

— Кого «нас»? — спросил Глымов.

— Ингушей и чеченцев.

Глымов присел перед Ахильговым на корточки, обнял его за шею и зашептал на ухо:

— Скажу тебе по секрету, Идрис, он никого не любит…

Ахильгов внимательно посмотрел Глымову в глаза, махнул здоровой рукой:

— Ладно, не нада ордена. Идрис ни у кого ничего никогда не просил и не будет.

— Тогда выпей еще. — Глымов взял флягу, налил в три кружки, стоявшие на столе. — И мы с тобой выпьем. Ты, в натуре, настоящий геройский поступок совершил. За то и выпьем. Вернись домой живой и с победой!

— Не хочу водку пить… — поморщился Идрис. — Я вино люблю.

— Надо, — сказал Твердохлебов. — К ночи рана так разболится — на стенку полезешь. А с водкой заснешь и проспишь до утра.

Ахильгов взял кружку, встал, чокнулся и решительно выпил большими глотками.

Они понимали, что это их последняя ночь и завтра они расстанутся и уже вряд ли когда-нибудь увидятся снова. Света так и сказала ему, когда они лежали в постели, прижавшись друг к другу:

— Завтра уедешь, и больше не увидимся никогда.

— Если не убьют, обязательно увидимся, — тихо ответил Савелий.

— Я за тебя Богу буду молиться, чтоб не убили.

— Ты веришь в Бога? — чуть улыбнулся Савелий. — Комсомолка…

— Все люди верят в Бога, — горячим шепотом ответила Светлана, — даже если думают, что не верят.

— Что-то непонятно выражаешься, Света. «Верят, даже если не верят». Непонятно.

— Чего тут непонятного? Все очень просто, — засмеялась Света. — Мне бабушка так говорила.

— Хочешь, я тебе одно стихотворение прочитаю. Гениальное.

— Ну, если только гениальное, — улыбнулась Света и чмокнула его в щеку.

— Называется «Завещание», — тихо произнес Савелий и начал:

…Наедине с тобою, брат,

Хотел бы я побыть,

На свете мало, говорят,

Мне остается жить!

Поедешь скоро ты домой,

Смотри ж… Да что? Моей судьбой,

Сказать по правде, очень

Никто не озабочен.

А если спросит кто-нибудь…

Ну, кто бы ни спросил,

Скажи им, что навылет в грудь

Я пулей ранен был,

Что умер честно за царя,

Что плохи наши лекаря,

И что родному краю

Поклон я посылаю.

Отца и мать мою едва ль

Застанешь ты в живых…

Признаться, право, было б жаль

Мне опечалить их,

Но, если кто из них и жив,

Скажи, что я писать ленив,

Что полк в поход послали,

И чтоб меня не ждали.

Соседка есть у них одна…

Как вспомнишь, как давно

Расстались!.. Обо мне она

Не спросит… все равно,

Ты расскажи всю правду ей,

Пустого сердца не жалей,