Книга Комната, страница 20 – Эмма Донохью

Снаружи есть все. Когда я теперь думаю о чем-нибудь, например о лыжах, кострах, островах, лифтах или игрушках, я вспоминаю, что все эти вещи — настоящие, они все существуют снаружи. От этой мысли я устаю. И люди тоже — пожарные, учителя, воры, младенцы, святые, футболисты и все остальные, — они все реально существуют. Но меня там нет, меня и Ма, мы единственные, кого там нет. Может быть, мы уже перестали быть настоящими?

После ужина Ма рассказывает мне о Гансе и Гретель, о том, как пала Берлинская стена, и о Рамплстилтскине. Мне нравится, что королева должна отгадать имя этого маленького человечка, чтобы он не забрал у нее ребенка.

— А все эти истории настоящие?

— Какие именно?

— Ну, о русалке, о Гансе и Гретель и все остальные.

— Ну, — говорит Ма, — в буквальном смысле слова — нет.

— А что такое?..

— Это — сказки, в которых рассказывается не о реальных людях, которые ходят по улицам в наши дни.

— Значит, все это вранье?

— Нет, нет. Сказки — это просто другой вид правды.

Лицо у меня сморщилось от попыток понять, о чем она говорит.

— А Берлинская стена — настоящая?

— Да, такая стена была, но теперь ее нет.

Я так устал, что, наверное, разорвусь на две половинки, как сделал, в конце концов, Рамплстилтскин.

— Ночь, скорее засыпай, клоп, малютку не кусай, — говорит Ма, закрывая дверцу шкафа.

Я думал, что отключусь, но вдруг до меня доносится громкий голос Старого Ника.

— Но витамины… — говорит Ма.

— Это грабеж средь бела дня.

— Ты хочешь, чтобы мы заболели?

— Это же все сплошное надувательство, — говорит Старый Ник. — Однажды я смотрел передачу о витаминах — все они в конце концов оказываются в унитазе.

Кто оказывается в унитазе?

— Я хочу сказать, что если бы мы лучше питались…

— А, вот ты о чем. Все хнычешь и хнычешь…

Я вижу его в дверную щель, он сидит на краю ванны.

В голосе Ма звучит ярость.

— Клянусь, наше содержание обходится тебе дешевле, чем содержание собаки. Нам даже обувь не нужна.

— Ты не имеешь никакого представления о том, как сильно изменилась жизнь. Я имею в виду, ты не знаешь, откуда берутся деньги.

Некоторое время он молчал.

Потом Ма спросила:

— Что ты хочешь этим сказать? Деньги вообще или…

— Шесть месяцев.

Его руки сложены на груди, они огромные.

— Вот уже шесть месяцев, как я сижу без работы, а пришлось ли тебе хоть о чем-нибудь побеспокоиться?

Теперь я вижу и Ма, она подходит к нему.

— Что случилось?

— Можно подумать, это кого-то волнует.

Они смотрят друг на друга.

— Ты залез в долги? — спрашивает она. — Как же ты собираешься…

— Заткнись.

Я так испугался, что он ее снова начнет душить, что невольно издал какой-то звук.

Старый Ник смотрит прямо на меня. Он делает шаг, потом еще один и еще и стучит по щели. Я вижу тень от его руки.

— Эй, ты там. — Это он говорит мне.

В моей груди стучит бам-бам. Я поджимаю ноги и стискиваю зубы. Мне хочется забраться под одеяло, но я не могу. Я не могу сделать ни единого движения.

— Он спит, — говорит Ма.

— Она держит тебя в шкафу не только ночью, но и днем?

Слово тебя означает меня. Я жду, что мама скажет «нет», но она молчит.

— Это же противоестественно.

Я вижу его глаза, они бледные. Видит ли он меня? Превращусь ли я в камень от его взгляда? И что мне делать, если он откроет дверцу? Я думаю, что мог бы…

— Мне кажется, ты поступаешь неправильно, — говорит он Ма, — ты ни разу не позволила мне взглянуть на него, с тех пор как он родился. Он что, урод с двумя головами или чем-нибудь в этом роде?

Почему он так говорит? Я чуть было не высунул голову из шкафа, чтобы он увидел, что она у меня одна.

Ма загораживает щель в дверце своим телом, я вижу, как сквозь ткань футболки проступают ее лопатки.

— Он просто очень стеснительный.

— У него нет никаких причин меня стесняться, — говорит Старый Ник. — Я ведь и пальцем его не тронул.

А почему он должен трогать меня пальцем?

— Вот, купил ему этот чудесный джип. Я знаю, о чем мечтают мальчики, сам был когда-то пацаном. Вылезай, Джек. — Он произнес мое имя. — Вылезай, и получишь леденец.

Леденец!

— Давай лучше ляжем в постель. — Голос Ма звучит очень странно.

Старый Ник издает короткий смешок.

— Я знаю, что тебе нужно, милочка.

Что нужно Ма? Включила ли она это в список?

— Ну, иди же скорее, — снова говорит Ма.

— Разве твоя мама не учила тебя хорошим манерам?

Лампа гаснет.

Кровать громко скрипит — это он укладывается.

Я натягиваю на голову одеяло и зажимаю уши, чтобы ничего не слышать. Я не хочу считать скрипы, но все равно считаю.

Когда я просыпаюсь, то вижу, что все еще лежу в шкафу, а кругом кромешная тьма.

Ушел ли Старый Ник? А где леденец? Правило гласит — оставайся в шкафу, пока за тобой не придет Ма. Интересно, какого цвета этот леденец? Можно ли различать цвета в темноте? Я пытаюсь снова заснуть, но мне это не удается. Высуну-ка я голову, просто чтобы…

Я открываю дверцы шкафа очень медленно и тихо. Слышен только звук работающего холодильника. Я встаю на пол, делаю один шаг, два шага, три. Вдруг моя нога натыкается на что-то. Ой-ой-ой! Я поднимаю этот предмет и вижу, что это ботинок, гигантский ботинок. Я гляжу на кровать — там лежит Старый Ник. Мне кажется, что его лицо сделано из камня. Я протягиваю палец, но не трогаю его, а просто держу палец совсем близко.

Тут его глаза сверкают белым. Я отпрыгиваю назад, роняя ботинок. Сейчас он закричит, думаю я, но он улыбается, показывая большие сверкающие зубы, и говорит:

— Привет, сынок.

Я не знаю, что такое…

Но тут раздается крик Ма. Я никогда еще не слышал, чтобы она так кричала, даже во время наших ежедневных упражнений.

— Беги, беги прочь от него!

Я бросаюсь к шкафу, ударяюсь головой, ой, как больно, а она все кричит:

— Беги прочь от него!

— Заткнись, — говорит Старый Ник. — Заткнись. — Он обзывает ее всякими словами, но я не слышу их из-за ее крика. Наконец ее голос звучит тише. — Прекрати! — рявкает он.