Книга Комната, страница 23 – Эмма Донохью

После всех этих занятий мы чувствуем усталость. Мы изготовляем мобиль из спагетти и ниток, к которым привязываем разные предметы, крошечные рисунки меня самого оранжевого цвета и Ма — зеленого цвета, а также спиральки из фольги и пучки туалетной бумаги. Ма прикрепляет верхнюю нитку к крыше с помощью последней нашей кнопки. Мы встаем под мобилем и начинаем изо всей силы на него дуть — все предметы, висящие на спагетти, принимаются летать.

Я чувствую голод, и Ма говорит, что я могу съесть последнее яблоко. А что, если Старый Ник не принесет нам больше яблок?

— Почему он все еще наказывает нас? — спрашиваю я.

Ма кривит рот:

— Он думает, что мы — вещь, принадлежащая ему, из-за того, что комната тоже его.

— Как же так получилось?

— Ну, это он ее сделал.

Странно, а я-то думал, что комната существует сама по себе.

— А разве все вещи сделаны не Богом?

Ма минуту молчит, а потом потирает мне шею.

— Все хорошие вещи — да.

Мы играем в Ноев ковчег. Все предметы на столе вроде расчески, маленькой тарелочки, шпателя, книг и джипа выстраиваются в линию и быстро-быстро забираются в коробку, пока не начался Всемирный потоп. Ма больше не играет, она обхватила лицо руками, словно оно стало тяжелым.

Я грызу яблоко.

— У тебя что, другие зубы разболелись?

Она смотрит на меня сквозь пальцы, в ее глазах застыло непонятное выражение.

— Какие теперь?

Ма встает так резко, что я пугаюсь. Она садится в кресло-качалку и протягивает ко мне руки.

— Иди ко мне, я хочу тебе кое-что рассказать.

— Новую сказку?

— Да.

— Отлично.

Она ждет, пока я не устроюсь у нее на руках. Я откусываю от другой стороны яблока кусочки поменьше, чтобы растянуть удовольствие.

— Ты знаешь, что Алиса не всегда была в Стране чудес?

Этот трюк мне уже известен.

— Да, она идет в дом Белого Кролика и становится такой большой, что ей приходится высунуть руки в окно, а ноги — в трубу, и она сбивает ногой ящерку Билла, это немного смешно.

— Нет, до этого, ты помнишь, она сначала лежала на траве?

— А потом провалилась в дыру в четыре тысячи миль длиной, но не ушиблась.

— Так вот, я похожа на Алису, — говорит Ма.

Я смеюсь.

— Не-а. Алиса — маленькая девочка с огромной головой, больше даже, чем у Доры.

— Да, но раньше я жила в другом месте, как и она. Много-много лет назад я была…

— На небесах.

Ма прижимает к моему лицу палец, чтобы я замолчал.

— Я спустилась на землю и была таким же ребенком, как и ты. Я жила со своими мамой и папой.

Я трясу головой:

— Нет, мама — это ты.

— Но у меня была своя мама, я звала ее мам, — говорит она. — И она до сих пор жива.

Зачем она притворяется? Может, это какая-то новая игра, которую я не знаю?

— Она… Значит, это моя бабушка?

Как абуэла Доры. Или святая Анна на картине, на которой святая Мария сидит у нее на коленях. Я съедаю середину яблока, от него почти ничего не осталось. Я кладу остатки на стол.

— Ты выросла в ее животике?

— Нет, она меня удочерила. Она и мой папа. Тебе он приходится дедушкой. И еще у меня был, вернее, есть старший брат, которого зовут Пол.

Я отрицательно качаю головой. Ведь Пол — это святой.

— Нет, другой Пол.

Разве может быть два Пола?

— Для тебя он — дядя Пол.

Слишком много имен, голова у меня переполнена. А в животе по-прежнему пусто, как будто я и не ел яблока.

— А что мы будем есть на обед?

Ма не улыбается.

— Я рассказываю тебе о твоей семье.

Я трясу головой.

— Если ты их никогда не видел, это не значит, что их вообще нет. На земле столько вещей, о которых ты даже не мечтал.

— А у нас еще остался сыр, который не засох?

— Джек, это очень важно. Я жила в доме со своей мамой, папой и Полом.

Придется поддержать эту игру, а то она рассердится.

— Этот дом был в телевизоре?

— Нет, снаружи.

Как странно, ведь Ма никогда не была снаружи.

— Но он похож на дома, которые ты видел по телевизору. Дом стоит на окраине города, позади него — двор с гамаком.

— А что такое гамак?

Ма достает с полки карандаш и рисует два дерева, веревки между ними, связанные друг с другом, и лежащего на них человека.

— Это пират?

— Нет, это я качаюсь в гамаке. — Ма складывает рисунок, она сильно возбуждена. — И еще я ходила вместе с Полом играть на детскую площадку и качалась там на качелях и ела мороженое. Твои бабушка и дедушка возили нас в машине в зоопарк и на пляж. Я была их маленькой девочкой.

— Не-а.

Ма комкает свой рисунок. На столе мокро, и его белая крышка лоснится.

— Не плачь, — говорю я.

— Не могу. — Ма размазывает слезы по лицу.

— Почему?

— Жаль, что я не смогу описать тебе мое детство так, чтобы ты понял. Я скучаю по нему.

— Ты скучаешь по гамаку?

— По всему, что меня окружало. По жизни снаружи.

Я прижимаюсь к ней. Она хочет, чтобы я понял, и я изо всех сил пытаюсь понять, но от этого начинает болеть голова.

— Значит, ты когда-то жила в телевизоре?

— Я уже говорила тебе, это не в телевизоре. Это — реальный мир, ты не поверишь, какой он огромный. — Она разводит руки в стороны, показывая на стены. — Эта комната — всего лишь крошечный, вонючий кусочек этого мира.

— Наша комната совсем не вонючая, — чуть было не рычу я.

— Она становится вонючей только тогда, когда ты какаешь. — Ма снова вытирает глаза.

— Твои какашки воняют сильнее, чем мои. Ты хочешь меня надуть. Перестань сейчас же.

— Ну хорошо, — говорит она, выдыхая, и воздух выходит из нее с шипением, как из воздушного шарика. — Давай лучше съедим бутерброд.

— Почему?

— Но ведь ты же говорил, что хочешь есть.

— Нет, не хочу.

Ее лицо опять становится злым.

— Я сделаю бутерброд, и ты его съешь. Понял?

Она мажет хлеб арахисовым маслом, поскольку сыра уже не осталось. Когда я ем, Ма сидит со мной рядом, но ничего не ест. Она говорит: