Онлайн книга «Тысяча осеней Якоба де Зута»
|
Широяма всовывает пятидесятилетние руки в рукава. Она нагибается перед ним, расправляя и разглаживая материю. Обматывает его кушаком оби выше талии. Она выбрала бело — зеленые цвета: зеленый для жизни, белый для смерти? Вымуштрованная дорогая куртизанка завязывает кушак сложным узлом «десятерной крест». «Завязать такой узел у меня всегда получалось лишь на десятый раз», — обычно говорил он. Кавасеми подает накидку хаори длиной до бедер. Он берет ее и надевает. Тонкий черный шелк прохладен, как снег, и тяжел, как воздух. На рукавах вышит его семейный герб. Он слышит, как топает в двух комнатах отсюда двадцатимесячный Наозуми. Кавасеми подает шкатулку инро: в ней нет ничего, но без нее никак нельзя: таков обычай. Широяма продевает шнур сквозь брелок — нэцке — она выбрала для него Будду, вырезанного из клюва птицы — носорога. Надежные руки Кавасеми подают ему кинжал танто в ножнах. «Как я хотел бы умереть в твоем доме, — думает он, — где провел самые счастливые часы…» Он затыкает ножны под кушак оби, как и положено. …но этикет этого не дозволяет». — Шуш! — в соседней комнате утихомиривает малыша нянька. «Сюс!» — смеется Наозуми. Пухлая ручонка сдвигает дверь, и мальчик, очень похожий на Кавасеми, когда смеется, и на Широяму, когда хмурится, стрелой вбегает в комнату, оставив позади помертвевшую няньку. — Прошу прощения у вашей светлости, — говорит она, падая на колени у порога. — Нашел тебя! — нараспев говорит зубастый, улыбающийся малыш и тут же шлепается на пол. — Заканчивай сборы, — говорит Кавасеми няньке. — Я позову, когда наступит время. Нянька кланяется и уходит. Ее глаза красны от слез. Маленький непоседливый человечек встает, трет колено и ковыляет к отцу. — Сегодня важный день, — говорит магистрат Нагасаки. Наозуми полупоет, полуспрашивает: — Уточка в пруду, ичи — ни-сан? Взглядом Широяма просит свою наложницу не сердиться. «Он слишком молод, чтобы понять, — думает Широяма, — так что для него это даже лучше». — Иди сюда, — зовет Кавасеми, садится на пол, — иди сюда, Нао — кун… Мальчик залезает к матери на колени и запускает руку в ее волосы. Широяма садится в шаге от них, как волшебник взмахивает руками… …ив его ладони — замок из слоновой кости на горе из слоновой кости. Мужчина медленно поворачивает его, совсем близко от зачарованных глаз малыша. Крохотные ступеньки, плавные переходы, сосны, стены, вырастающие из камней… — Твой прадедушка вырезал это, — говорит Широяма, — из рога единорога. …арка ворот, окна, амбразуры и — на самом верху — пагода. — Ты его не видишь, — продолжает Широяма, — но принц живет в этом замке. «Ты забудешь эту историю, — знает он, — но твоя мать будет помнить». — Имя у принца такое же, как у нас: широ — это замок, яма — гора. Принц Широяма — он особенный. Ты и я, каждый в свое время, должны попасть к нашим предкам, но принц в этой башне никогда не умрет. Пока жив Широяма вне замка — я, ты, твой сын, — он охраняет свой замок, живя внутри. Наозуми берет вырезанную из кости статуэтку и подносит поближе к глазам. Широяма не обнимает сына и не вдыхает сладкий аромат его тела. — Спасибо, отец, — Кавасеми наклоняет голову мальчика, имитируя поклон. Наозуми прыгает с добычей с одной циновки на другую, до самой двери. Он поворачивается, чтобы посмотреть на отца, и Широяма думает: «Вот и все». А потом шаги мальчика уносят его навсегда. «Похоть уводит родителей от их детей, — думает Широяма, — несчастья, долг…» Бархатцы в вазе точного цвета лета, каким он его помнил. «…но, возможно, самые счастливые — те, кто рожден от безрассудной мысли: через непреодолимую пропасть между влюбленными можно перекинуть мост из косточек и хрящиков нового человеческого существа». Колокол храма Рюгаджи возвещает о часе Лошади. «Теперь, — думает он, — мне предстоит убить». — Будет лучше, если вы уйдете, — говорит Широяма своей наложнице. Кавасеми смотрит вниз, дав себе слово удержаться от слез. — Если мальчик покажет успехи в го, пригласи мастера школы Хонинбо. Вестибюль у Зала шестидесяти циновок и длинная галерея, ведущая к Переднему двору, забиты коленопреклоненными советниками, инспекторами, старостами, стражниками, слугами, чиновниками казначейства и работниками его дома. Широяма останавливается. Вороны разносят слухи в тусклом, влажном небе. — Всем поднять головы. Я хочу видеть ваши лица. Поднимаются двести или триста голов: глаза, глаза, глаза… «…смотрят на призрака, — думает Широяма, — хотя он еще не умер». — Магистрат — сама! — старейшина Вада решается выступить от лица всех. Широяма смотрит на нервничающего, верного ему человека. — Вада — сама. — Службу магистрату я всегда полагал особенной честью… Лицо Вады напряжено, его распирают эмоции, глаза блестят. — Каждый из нас учился у магистрата мудрости и видел в нем пример… «Научились вы у меня только одному, — думает Широяма, — отныне в береговой охране всегда будет тысяча человек». — Воспоминания о вас будут вечно жить в наших сердцах и умах. «А мои тело и голова, — думает Широяма, — будут гнить в земле». — Нагасаки никогда… — по щекам Вады текут слезы, — …не оправится! «О — о, — полагает Широяма, — к следующей неделе все станет, как обычно». — От лица всех, кто удостоился… удостоен… чести служить под вашим началом… «Даже неприкасаемые, — думает магистрат, — которые чистят выгребные ямы?» — …я, Вада, выражаю нашу вечную благодарность за ваше покровительство! Под карнизами курлычут голуби, словно бабушки, радующиеся появлению внуков. — Благодарю вас, — говорит он. — Служите моему преемнику, как служили мне. «Это самая глупая речь, которую я когда‑либо слышал, — думает он, — она же и моя самая последняя». Мажордом Томине открывает дверь для его последней деловой встречи. Дверь Зала шестидесяти циновок с грохотом задвигается. Никто не смеет войти сюда, пока не выйдет мажордом Томине и не возвестит о почетной смерти магистрата Широямы. Почти безмолвная толпа в галерее возвращается к повседневным делам. В знак уважения магистрату, все крыло здания будет пустовать до прихода ночи, за исключением редких обходов стражниками. |