Онлайн книга «Тысяча осеней Якоба де Зута»
|
«Не жалей себя, — думает Якоб. — Храни хотя бы свое достоинство». Слышатся шаги поднимающегося по лестнице Ханзабуро. Якоб закрывает Псалтырь. Даже Даниэль Сниткер в нетерпении ждет отплытия… …по крайней мере, в тюрьме Батавии он насладится встречей с друзьями и женой. Ханзабуро копошится в своей каморке за дверью. «Орито предпочла заключение в монастыре… — шепчет его одиночество. Птица на лавровом дереве выводит неторопливые трели. …дэдзимской женитьбе с тобой». Шаги спускающегося по лестнице Ханзабуро. Якоб беспокоится о своих письмах домой к Анне, сестре и дяде. Боится, что Ворстенбос отправит их прямиком в нужник «Шенандоа». Ханзабуро ушел, осознает клерк, даже не попрощавшись. Ложная весть о его позоре дойдет сначала до Батавии, а потом — до Роттердама. «Восток, — скажет отец Анны, — показывает, какой у человека характер». Якоб прикидывает, что весточку о нем она получит не раньше января 1801 года. Каждый богатый, озабоченный похотью, прямой наследник своего отца в Роттердаме будет просить ее руки… Якоб открывает Псалтырь, но слишком взволнован, чтобы читать Давидовы псалмы. «Я честный человек, — думает он, — но посмотрите, к чему привела меня честность». Выйти наружу — невыносимо. Оставаться здесь — невыносимо. «Другие станут думать, что ты боишься показаться». Он надевает камзол. Спустившись с лестницы, Якоб наступает на что‑то скользкое, падает назад… …и ударяется копчиком о край ступеньки. Он видит и чувствует по запаху, что поскользнулся на большой человеческой говняшке. Длинная улица опустела, лишь два кули ухмыляются при виде рыжего иностранца и показывают рога, приставляя руки к голове, как делают французы, когда называют кого‑то рогоносцем. В воздухе роятся насекомые, рожденные влажной землей и осенним солнцем. Ари Грот торопится к резиденции ван Клифа. — Господин де 3. вызвал множество слухов своим отсутствием на проводах Ворстенбоса. — Мы с ним уже попрощались, — Якоб неожиданно обнаруживает, что повар заступил ему дорогу — …раньше. — Моя челюсть отпала вот досюда, — показывает Грот, — когда я услышал эту новость! — Ваша челюсть, как я вижу, вернулась на прежнее место. — Знач, будете отбывать свой срок в Высоком доме, а не там, заместителем. Как я понимаю, не сошлись во мнениях о роли заместителя директора, да — а? Якобу некуда смотреть, кроме как на стены, ливневые канавы или лицо Ари Грота. — Крысы говорят, вы не подписали ту липовую накладную? Дорогая привычка — честность. Преданность — это непросто. Говорил же я вам? Знаете, господин де 3., какой‑нибудь парень посволочнее, поумнев за пару дружеских игр в картишки, мог бы поржать, знач, над незадачей соперника… Ковыляя, проходит Сиако, неся тукана в клетке. — …но я так считаю, пусть ржет Фишер, — бывалый повар прижимает ладонь к сердцу. — Все хорошо, что хорошо кончается, скажем так. Господин В. позволил мне вывезти весь груз за десять процентов: в прошлый год Сниткер хотел пятьдесят на пятьдесят за угол на «Октавии», еще тот хапуга. Зная теперь его судьбу, рад, что не ударили по рукам! Верная «Шенандоа»… — Грот мотает головой на Морские ворота… — уйдет с урожаем трех добрых лет, да — а. Директор В. даже дал мне двадцать процентов от продажи четырех гроссов статуэток Арита, да — а, за посреднические услуги. Ведра золотаря покачиваются на шесте, испуская вонь. — Интересно, как тщательно, — Грот раздумывает вслух, — их обыскивают? — Четыре гросса статуэток, — Якоб цепляется за цифру. — Не два гросса? — Сорок восемь дюжин, угу. На аукционе потянут на кругленькую сумму. А в чем вопрос? — Да так. — «Ворстенбос врал, — понимает Якоб, — с самого начала». — Ну если я больше ничего не могу для вас сделать… — Кстати, — говорит Грот, вытаскивая какой‑то кулек из кармана, — это я могу… Якоб узнает свой табачный кисет, который Орито отдала Уильяму Питту. — …кое‑что сделать для вас. Хорошая вещь… ваша, похоже? — И вы предполагаете продать мне мой же табачный кисет? — Просто возвращаю настоящему владельцу, господин де 3., какие деньги… Якоб ждет, когда Грот назовет настоящую цену. — …хотя, может, сейчас самое время, знач, чтобы напомнить, что умная головушка продала бы наши два последних ящика порошка Эномото раньше, чем позже. Китайские джонки вернутся назад, забитые ртутью, где б только они ее ни раздобыли, и, entre nous [59] , Лейси и Ворстенбос пришлют тонну на следующий год, а когда рынок заполняется товаром, цена падает. — Я не продам Эномото. Найдите другого покупателя. Любого другого. — Клерк де Зут! — Петер Фишер марширует по Длинной улице от Задней аллеи. Лучится предвкушением возмездия. — Клерк де Зут. Что это? — На голландском мы называем это «большой палец», — Якоб не может заставить себя добавить уважительное «господин заместитель». — Да, я знаю, что «большой палец». Но что на моем большом пальце? — Похоже… — Якоб чувствует, что Ари Грот исчез, — грязное пятно. — Клерки и матросы обращаются ко мне, — Фишер возвышает голос, — «господин заместитель директора Фишер». Понятно? «Два года такого, — вычисляет Якоб, — превратятся в пять лет, если он станет директором». — Я очень хорошо понимаю, что вы говорите, господин заместитель директора Фишер. На лице Фишера появляется триумфальная улыбка победителя. — Пыль! Да. Пыль. Она на полках бухгалтерии. И я приказываю вам вычистить ее. Якоб проглатывает слюну. — Обычно, кто‑то из слуг… — Да, но я приказываю вам, — Фишер тычет в ребра Якоба грязным пальцем, — протереть полки сейчас же, потому что вам не нравятся рабы, слуги и прочие неравенства в статусе. Овца, вырвавшаяся на свободу, бежит по Длинной улице. «Он хочет, чтобы я его ударил», — думает Якоб. — Я протру их позже. — Вы каждый раз должны обращаться ко мне, как к господину заместителю директора Фишеру. «И впереди годы такого», — думает Якоб. — Я протру их позже, господин заместитель директора Фишер. Они стоят и смотрят друг на друга; овца блеет и ссыт. — Протрите полки сейчас же, клерк де Зут. Если вы не… |