Книга Кровь цветов, страница 73 – Анита Амирезвани

Затем я сорвала с шеи радужное переплетение ниток и развязала один за другим семь узлов, шепча благословения над каждым. Когда нити расправились, я вложила их в письмо. Нахид не узнает, что именно значит этот скруток, но сможет понять, что я сняла заклятие и сделала все, что могла, чтобы освободить ее любовь.

На следующий день, когда мы с матушкой чистили финики от косточек, из бируни донеслись крики Гостахама. Когда звуки стали громче, я разобрала слова «ковер» и «сигэ». Вытерев руки, я постаралась собраться с духом.

— Биби-джоон, мой сигэ окончен, — произнесла я, стараясь говорить спокойно.

— Да защитит тебя Господь, — ответила она, продолжая вынимать косточки из сочных плодов; я заметила, что ее руки дрожат.

Гостахам ворвался во двор с письмом в руке, Гордийе бежала за ним, пытаясь узнать, что случилось. Его тюрбан сбился набок, а фиолетовая рубаха взмокла от пота. Вспомнив, как они оба орали на меня за снятый со станка ковер, я начала краснеть и обливаться потом, хотя знала, что на этот раз поступила правильно. Я встала, чтобы встретить их. Гостахам швырнул письмо к моим ногам.

— Откуда оно пришло?

Я притворилась, что не знаю.

— Я же не умею читать или писать, — ответила я. Лицо Гостахама было багровым от ярости.

— Сегодня я пошел в дом Ферейдуна потребовать деньги, которые он должен нам, — сказал он, будто не слышал меня. — Как меня там удивили — рассказали, что я написал ему письмо с отказом от сигэ!

— Что? — потрясенно вымолвила Гордийе.

— Когда я увидел собственную печать на письме, отрицать стало бесполезно. Я сказал Ферейдуну, что нанял нового писца, которого тотчас вышвырну с работы. Я умолял его о прощении за непристойность письма, славил его щедрость и само его имя.

Гордийе прикрыла лицо руками, будто от невыразимого стыда.

Теперь дрожала я. Хотя я прослушала письмо до того, как отправить его, но читала я недостаточно хорошо, чтобы понять, как скверно писец исполнил свою работу. Молчание и багровеющее лицо делали мою вину очевидной.

— И женщина из моего дома посмела выставить меня в таком унизительном положении!

Он сгреб меня за рубашку и дернул к себе.

— Нет тебе прощения за это, — сказал он.

Одной рукой он хлестнул меня по виску, другой ударил в подбородок. Я рухнула на землю.

Матушка упала рядом со мной.

— Бей меня первой! — крикнула она. — Только не тронь больше мое дитя!

— Полагаю, Ферейдун тебе не заплатил, — сказала мужу Гордийе.

— Заплатил? — издевательски фыркнул Гостахам. — Мне повезло, что он не приказал кому-нибудь отравить меня. Единственный способ получить его прощение — выдумывать историю за историей. Я рассказал ему, что мы нашли ей постоянный брак и что в ее интересах принять его, пока она еще молода, если он не захочет взять ее сам.

— И что он сказал? — спросила моя мать, не в состоянии скрыть надежду в голосе.

Я прижала руку к щеке, чтобы остановить боль, бьющуюся в челюсти. Вкус крови был словно кусок железа на языке. Он сказал: «Ее использовали, и я насытился ею». А затем потер ладони, словно избавляясь от грязи.

Этого я и ожидала. Можно было ублажать Ферейдуна еще какое-то время, но в один прекрасный день он все равно избавился бы от меня.

Лицо Гордийе будто сжалось при взгляде на меня.

— Ты воистину приносишь зло! — бросила она. — Не будь это так, твой отец не умер бы таким молодым, Нахид не узнала бы о сигэ, а наши друзья не отменили бы свои заказы.

Способа избавиться от пути зла не было. Вечно приносить неудачу семье и портить все, до чего дотрагиваешься, по крайней мере в ее глазах.

— Нахид узнала об этом от Кобры, — возразила я, чувствуя, что из угла моего рта сочится кровь; матушка сорвала свой платок, ее длинные седые волосы упали на плечи, и промокнула кровь тканью. — Все, что я сделала, — признала, что это правда.

— Ты могла солгать, — сказала Гордийе.

— Я не могла больше! — крикнула я, хотя боль, едва я разомкнула губы, стала жестокой. — Как бы вы себя чувствовали, если бы вам пришлось каждые три месяца переживать, хочет ли вас еще ваш муж? Или если б ваша лучшая подруга угрожала вашим детям?

— Да сохранит Аллах моих дочерей, — ответила Гордийе, не обращая внимания на мои вопросы.

Я подобрала письмо, которое Гостахам швырнул к моим ногам. Мне было стыдно. Никто не учил меня больше, чем он; и хотя он не защищал меня, подобно отцу, он был любящим учителем.

— Не может быть прощения тому, что я взяла вашу печать без спросу, — сказала я ему. — Но это лишь потому, что я не видела другого способа прекратить сигэ.

— Тебе следовало сказать мне, как ты несчастна! — взорвался Гостахам. — Я бы объявил твое решение Ферейдуну с извинениями и заверениями в благодарности за его щедрость. Ничего странного, что он так рассержен, потому что не ожидал такого наглого отказа, да еще такого безграмотного.

Я вздохнула. Снова я совершила ошибку, действуя слишком поспешно, но на этот раз у меня были серьезные причины.

— Но Гордийе велела мне согласиться.

— Если бы ты призналась в своих намерениях, я бы распознал опасность и нашел лучший способ.

Я не поверила ему, потому что он никогда не шел против желаний своей жены. Тем не менее я ответила:

— Глубоко сожалею о своей ошибке. Знаю, я не всегда делала все правильно, ведь я не из Исфахана. Целую ваши стопы, аму.

Гостахам вознес ладони к небу и поглядел вверх, словно ожидая, что прощение снизойдет оттуда.

— Они принесли мало неприятностей? — поинтересовалась Гордийе. — Ты потерял заказ на несколько ковров из-за нее. Им больше не стоит оставаться тут.

Я попыталась снова: терять мне было нечего.

— Прошу разрешения остаться под вашим покровительством, — сказала я ему. — Буду трудиться над вашими коврами, как рабыня, столько, что наше пребывание не будет вам стоить ни аббаси. Сделаю все, что вы скажете, без единой жалобы.

— Это она говорила и в прошлый раз, — напомнила Гордийе.

Гостахам промолчал. Потом сказал:

— Верно. Очень жаль, воистину очень.

Это было все, что нужно Гордийе, прежде чем сказать слова, которые она жаждала произнести в течение многих недель:

— Вы изгнаны из нашего дома. Завтра вы уйдете.

Гостахам съежился, но не велел ей придержать язык. Он вышел, а Гордийе последовала за ним, оставив меня истекать кровью. Матушка заставила меня откинуть голову и снова попыталась промокнуть платком мой рот изнутри, там, где щека была разбита и сочилась. Я закрывала глаза от боли.

Вскоре мы услышали, как Гордийе стонет на весь дом; Гостахам получил награду за то, что позволил ей добиться своего.