Онлайн книга «Савва Морозов. Смерть во спасение»
|
— Есть. Вон Савва — мужик. — Есть. Вон Алешка — мужик, да еще и счастливый! Словами перебрасывались, как игривыми шариками, а ведь всем было невесело. Даже этой большепартийной хохотушке. Как завяз в горле смех, на лице проступила серость. Совсем некстати принесло в Петербург Художественный театр, где содиректором все еще состоял Савва Морозов. Значит, опять просьбы, театральная кутерьма. Только теперь до театров ли Петербургу? — Вы хоть устроились по моей заявке? — Да ничего, Саввушка, привычно. Но кто смотреть нас будет? Жандармы? — Да я, Машенька, я. Да вон Максимыч. Или ты куда‑то бежишь? — Так ведь ты выгоняешь! Это было похоже на правду. А с приходом Андреевой еще отчетливее обозначилось. Не оставлять же ее одну! — Ступай, Максимыч, ступай. — Ступаю... уступаю, а как же! Горький нехотя хлопнул дверью. Такого с нижегородцем не бывало. — Что с ним? — А то не понимаешь? Саввушка!.. Соскучилась. Уж истинно партийная дура! — Ну, кто ж тебя, Машенька, дурой называет? — Долговяз-Пыхто! И правильно обзывает. Меж тем она раздевалась, конечно, руками Морозова, как‑никак одного из директоров театра. А она — актриса покорная. Разве можно злить начальство? — Устала, прозябла, изнервничалась. Извозчика толкового не наймешь. Все друг друга боятся. — Боюсь и я... не Максимыча, а тебя. — Боязно и мне, Тимофеевич. Сбей этот страшный озноб... вином хотя бы! — Само собой, для начала — вином. Куда нам спешить? — В ад, Саввушка, в ад! — Тык ты ж безверница-партийница? Что там говорят у вас про нас, мужиков, — как стакан воды испить? — Вина! — Со стыдом — за свою окаянную греховность. Ему искренне было жаль друга, который бежал сейчас где‑то в ночи. Зачем? Куда? По какому‑то наитию Горький бросился в ближайшую редакцию — к «Сыну отечества». Истинно, незнамо чего и незнамо зачем. Там полно было всякого пришлого, случайного народа. Будто на вокзале. Кто сидел вразброд на диванах и стульях, кто бродил, как неприкаянный. Почему‑то его надо было обязательно познакомить с маленьким, вертлявым человечком, да еще столь многозначительно: — Соратник Гапона, да! Кузин! Горький внутренне съехидничал: «Сральник гапонский!» Мало что мал, так и красненький носище кто‑то ему на лисью морду приклеил. Чирьяк какой‑то перезрелый. Уличный страх этого Кузина-Кузьку терзал. Потому и глазки тревожно помигивали, в то время как той же красноты губы заискивающе улыбались: — Так-так, отец Гапон требует: делегацию надо! А какая делегация, куда делегация? Этого лисья морда не знала. Горький уже подсказал: — Да куда?.. К министру внутренних дел. Плеве савинковцы кокнули, теперь Святополк- Мирский. Говорят, добрейшей души человек! — Вот тебя и пошлем к этому добрейшему. Вкупе с другими. Не засидитесь только под кофеек да винцо! Ввязываться в это хождение по министрам Горькому не хотелось, но как откажешься? Потащился во главе разномастно-интеллигентской толпы. Оказалось, далеко. Сели в какой‑то уличный рыдван, поехали. Кофеек манил, да, пожалуй, и министерский коньячок. Но министр их попросту не принял. Может, на жену сердит был, может, любовницу в это время ублажал. Вечер, поздний вечер уже! Вместо него вышел товарищ министра, Рыдзевский; по слухам, аж внук Александра II. Встречал депутацию истинно по-царски — сунув руки в карманы, не поклонясь, не пригласив стариков сесть. Послушал, послушал слезливые речи и холодно ответствовал: — Правительство и без вас знает, что делать. Зевота его разбирала, он рот прикрыл, повернулся спиной и каменным шагом ретировался в министерские апартаменты. — Дальше‑то куда? — Домой! — Да уж нет, господа-товарищи, надо до конца испить горькую чашу. — Горький, что самое горькое? — Витте, однако, богобоязненный остолоп! Разумеется, не с такими словами заявились — рассказ Саввы Морозова действовал усмиряюще. Министр финансов то ли прятался от делегатов, то ли его действительно не было дома. Но хорошо, что в библиотеку пригласили. Горький, к удивлению, увидел за стеклом и свои книги. Он удовлетворенно заокал: — Однако, однако!.. Да на полтора часа и у него оканья не хватило. Кажется, шло испытанье — у кого лопнет терпение. Делегаты подбадривали друг друга: — Пока штаны не просидим! И терпение лопнуло все же у Витте — с некоторым поклоном даже заявился. Хотелось, видимо, создать приятное впечатление. Рассказывая о визите, Савва Морозов все‑таки щадил самолюбие министра финансов. Горькому он показался какой‑то пародией на Александра III. Да и сидел за громадным письменным столом под его портретом. Под стать столу — и подставка, и сам портрет. Все должно было производить впечатление. Грузное тело министра — тулово быка! — увенчала небольшая, приплюснутая голова с несоразмерно бодливым лбом. Не дай бог напороться какому грешному! А глаза малые, рысьи — чего им пялиться на всякого-якого? Интересно, при поклоне императорам, будь то Александр или Николай, они пошире раскрываются? Голос, при таком могучем тулове, гнусавенький. Слова как из решета сеются: — Все будет по закону. закону. закону. Горький хорошим манерам не обучался, ситечко вверх дном перевернул своим волжским голосищем. Министра обсыпало своими же обсевками: — Однако. того!.. Хорошо ли заговаривать зубы? Зная, что завтра прольется кровь! Господин министр, вы ответите за это! Докричался. — Вот и прекрасно, господин Пешков. Именно вы и напишете отчет о нашей беседе. Ясно, что и тут всего лишь повод удрать от бесполезных споров в министерские апартаменты. Он попивал из большого стакана какое‑то мутно-опаловое питье и поворачивал так и сяк толстый палец, любуясь блеском бриллианта в перстне. Когда опустил стакан на стол, сказал известное: — Не смею вас больше задерживать, господа. Горький первый вылетел за дверь. Уже на своих спутниках злость сорвал: — Ну это все. К черту!.. Домой! Полетел пешедралом. Чего ж, с такими‑то длинными ногами! Дома щеколду откинул все тот же Савва, тыкаясь в створ револьвером. Из‑за плеча его потягивалась разрумянившаяся от вина — чего же больше! — Машенька Андреева, совсем по-домашнему взлохмаченная. — Не скучали, небось? Да убери ты револьверище‑то, идол! — отвел в сторону Маши эту опасную игрушку. |