Книга Харбин, страница 206 – Евгений Анташкевич

День заканчивался, Степан до боли намял ноги, но надо было возвращаться на чердак, на Гиринскую, где он оставил своих двоих.

Он думал о том, как от миссии он взял под наблюдение японца, тот привел его к особняку, от особняка дважды за день доводил до дому Енисея, а сейчас он сам следил за Енисеем до места его встречи с молодой женщиной с телефонной станции и до её дома.

«Пусть сам Енисей расскажет, что это за японец! Вот так! Ванятку завтра сгонять, – пусть приведёт его на встречу».

Он дошёл до Гиринской и поднялся на чердак доходного дома, с которого выскочил несколько часов назад.

– Ну что у нас тут?

Он с Ваняткой подошёл к слуховому окну так, чтобы видеть особняк.

– Ничего, – спокойно ответил Ванятка. – Как будто там вообще никого…

Вдруг Степан услышал за спиной тихий свист, это свистел Матея, он оглянулся и увидел, что тот стоит за широким кирпичным дымоходом в самой середине чердака, машет ему рукой, а другой показывает, чтобы они не шумели. Степан и Ванятка пошли к нему, Матея стал махать рукой интенсивней, и они рванули.

– Что такое? – выдохнул Степан.

– Тсс! – Матея показал пальцем на закрытый люк, через который они поднимались на чердак с лестницы.

Степан смотрел на Матею. Они стояли втроём, прижавшись спинами к широкому кирпичному дымоходу, прячась за него. Матея был крайний слева и ближний к люку, он стоял с широко открытыми глазами и прижимал палец к губам.

Степан ничего не слышал. «Вот чёрт таёжный, – думал он про своего следопыта, – я ничего не слышу, а он как кабан в лесу!..» Он закрыл глаза и затаился, и только тут не услышал, а почувствовал, что люк открывается.

Ещё утром, когда они поднялись на этот чердак, крышка люка сильно скрипела, они вытащили из карандаша грифель, растёрли его и насыпали в петли. Теперь она открывалась бесшумно. Пол на чердаке тоже был тихий – он был засыпан толстым слоем песка, смешанного с опилками.

Степан вынул браунинг и взвёл курок. Они услышали, как тяжёлая деревянная крышка люка хряпнулась, видимо, у того, кто её открывал, не хватило сил удержать, и она опрокинулась. Они услышали громкое сопение.

«Не баба, не хозяйка простыней!» – подумал Степан и посмотрел на натянутую от стропила к стропилу верёвку, на которой висели две серые пересохшие простыни.

У люка все стихло, Степан посмотрел на Матею, тот показал, что поднявшийся пошёл к слуховому окну, потом снова приложил палец к губам и показал налево. Степан, стоявший между Матеем и Ваняткой, переложил браунинг из правой руки в левую и приготовился.

Человек показался слева, он выглянул из-за дымохода, и Матея ухватил его за горло и приподнял. Степан метнулся к нему за спину и схватил руки. Человек оказался старым и щуплым, однако из руки у него Степан успел выбить пистолет. Матея ещё держал человека на весу, и тот болтал носками мягких тапочек, пытаясь достать до пола. Степан увидел, что лицо человека сереет, и он махнул Матее рукой. Тот поставил его на ноги, ноги подкосились, и человек, придерживаемый рукой Матеи, обмяк и стал молча валиться на опилки.

– Задушил?

Они с Матеей присели, Матея вытащил из кармана зеркальце и поднёс его ко рту человека, зеркальце запотело.

– Нет, дышит, – прошептал он.

– Давай верёвку, – прошипел Степан Ванятке, – быстро!

Они связали человеку руки и посадили спиной к дымоходу.

– Чеши к китайцам, через час начнет темнеть, пусть, где хотят, раздобудут грузовик и подгонят его к соседней парадной. На всё про всё тебе час, максимум – полтора. Лети!

Человек пришёл в себя минут через десять. У него дрогнули веки, он судорожно вздохнул и попытался достать рукой горло, но руки были связаны, он только дёрнул плечом и хлопнул глазами. Матея положил ладонь ему на рот.

– Смотри опять не задави! – прошептал Степан.

Человек дышал и водил глазами по сторонам.

– Чё, паря, хотел простыни стырить?

Человек под ладонью Матеи не смог открыть рта и только кивнул.

– Будешь орать? – с угрозой спросил его Степан.

Человек замотал головой.

– Смотри, чуть шумнёшь, моментально придушим! А? – Степан глянул на Матею, и тот с улыбкой кивнул. – Кого промышляем?

Человек попытался что-то сказать, но закашлялся под Матеиной ладонью и только после этого просипел:

– За простынями пришёл, своими!

Степан покачал головой:

– Врете-с, господин хороший! – и показал человеку его пистолет. – Зовут-то как?

– Серёга! – просипел человек.

– А годов сколько, шестьдесят пять, шестьдесят семь?

– Шестьдесят шесть!

– Ну тогда какой же ты Серёга? Отчество сообщи!

– Мироныч!

– Вот это другое дело, Сергей Мироныч! Ладно, мы про тебя все знаем, врать будешь после. Заглуши его! – сказал Степан, Матея легонько ударил Сергея Мироновича ребром ладони под левым ухом, и тот уронил голову.

Они встали с корточек и стали разминать затёкшие ноги. Было ясно, что пришелец, скорее всего, никакой не воришка, чердачник, а филёр жандармерии или полиции, и не исключено, что он имеет отношение к особняку. Об этом ничего не свидетельствовало прямо, но осторожность, с которой он действовал, и штатное оружие китайских полицейских, браунинг, показывали, что их догадка может оказаться верной. Они решили, что оставят его в живых, но побеседуют в более подходящих условиях о подробностях такой его любознательности.

– На сколько ты его?

– Кто ж знает…

– Кто ж знает! – передразнил Степан и пошёл к слуховому окну. – Уже смеркается. Успел бы Ванятка, успел бы!

Генерал оглянулся.

Стол был пуст. Он постоял около открытого сейфа и поискал глазами: что бы ещё в него положить, но, видимо, он положил в сейф уже всё и стоял в растерянности. Он закрыл его и сел в кресло.

На столе оставалась одна последняя, сегодняшняя шифротелеграмма. Он взял её, но читать не стал. Мукден сообщил подтверждённые данные о том, что американцы одной бомбой уничтожили целый город – Хиросиму. Он поднял телеграмму над столом и отпустил, она медленно упала, как осенний кленовый лист, качнулась в воздухе и упала. Всё было кончено, Асакуса это понимал. В смысле – войну можно было считать конченной. Конченным можно было считать и рабочий день. Можно идти домой.

Асакуса вытащил чистый лист бумаги, открыл тушечницу, капнул в неё воды и стал растирать в этой капле брусочек сухой туши. Он мысленно представил себе жену, своих четверых детей, надо было написать им письмо… Он вспомнил, как они всей семьёй, вшестером, сидели вокруг хибачи и жена накладывала лапшу, ему первому, а дети ждали, каждый своей очереди по старшинству, они ещё были маленькие, младшей дочке – только четыре годика, и она капризничала… Как редко он их видел, зато жена писала каждую неделю, он получал её письма, иногда с фотографиями…