Книга Абу Нувас, страница 109 – Бетси Шидфар

Клянусь Аллахом, каким бы ни был этот человек, мне жаль его!

У Хали по щекам потекли слезы. Хасан не мог плакать — не было сил. «Запиши мои стихи», — сказал он, и под его диктовку друг написал:

Свернула смерть то, что было между мной и Мухаммедом аль-Амином,

А то, что свернёт смерть, не развернуть.

И нет свидания с ним, лишь слёзы, которые вновь и вновь вызывают

Воспоминания и зов вечно жаждущей души.

Я боялся только, что его унесёт рок —

Ведь нечего мне было бояться, кроме этого.

Я живу в доме тех, кого не люблю,

А тот, кого я любил, поселился в могиле.

Дописав последнюю строку, Хали сказал:

— Клянусь своей жизнью, Абу Али, я не видел поминального риса лучше этого!

— А сейчас запиши риса, которое я сложил на себя… — тихо сказал Хасан.

— Бог с тобой, Абу Али, это плохая примета! Ты будешь жить ещё долго!

— Нет, брат мой, к чему обманываться? Я ведь чувствую, как жизнь постепенно покидает моё тело, и его обволакивает могильный холод. Я прошу тебя, запиши мои стихи, может быть, они будут последними, и скажи, что Абу Нувас сам оплакал свою смерть. Это, правда, не будет новшеством после аш-Шанфары, но из новых поэтов никто ещё не делал этого. Пиши же:

«Смерть проникает сверху и снизу,

Я вижу, что умираю, часть за частью.

Не проходит и часа, чтобы я не почувствовал,

Как лишаюсь частицы своего существования».

Нет, запиши лучше другую рифму:

«Каждый день умирает в душе моей что-то,

Хотя тело еще цепляется за жизнь.

В человеке все время исчезает что-то, скрыто иди явно.

Скажи, сколько можно быть в этой жизни действительно живым?»

— Я истощил себя, Хали, и не написал того, что хотел, наверное, мне это не было суждено.

В комнату вошел Абу Сахль, за ним Исмаил и Ибн Бахтишу, которого они с трудом разыскали где-то в предместьях Багдада.

— Привет тебе Абу Али! — сказал лекарь с напускной бодростью. — Я хочу посмотреть, как продвинулось твое выздоровление.

— Ты хочешь сказать, как далеко продвинулось мое умирание?

— Ну что ты, брат мой, дай я посмотрю на тебя. Привстань немного.

Хасан хотел встать и сделал резкое движение, но сильно закашлялся, изо рта потекла кровь. Ибн Бахтишу бросился к нему, поддержал, вытер платком губы и достал из своего сафьянного расшитого мешка какие-то зерна.

— Пожуй это, Абу Али, тебе станет легче.

Хасан послушно жевал. Рот наполнился вкусом мяты. Действительно, стало легче дышать. Ибн Бахтишу осторожно уложил его, ощупал и все так же бодро сказал:

— Это все пустяки, ты отлежишься и встанешь еще более здоровым.

Поэт закрыл глаза и молчал. Думая, что он потерял сознание и ничего не слышит, Ибн Бахтишу отвел в сторону Абу Сахля и сказал шепотом:

— Он проживет самое большее два-три дня, не тревожьте его и старайтесь утешить надеждой на выздоровление.

Тут Хасан открыл глаза и сказал неожиданно громко:

— Это смерть, я чувствую ее приближение, и вам незачем скрывать это. Я хочу, чтобы вы записали мои последние слова. Я прошу прощения у Бога и у людей, если сделал что-нибудь не так и говорю:

«Я прошу у Тебя дать мне силу и мужество,

Я прошу приблизить меня к Твоему жилищу, хотя оно далеко».

А еще я скажу:

«Я вижу, что я все еще среди живых и жив еще.

Но большая часть моего тела уже в пасти судьбы, и она грызет его.

То, что еще живо во мне, отягощает меня,

И тело мое, еще не угаснув, могила для души».

Хасан говорил из последних сил и, хотя Ибн Бахтишу нажал ему на плечи, чтобы он не приподнимался, цепляясь за стену, встал. Как в тумане увидел он перед собой своих учеников, брата, Муслима, неизвестно как появившихся здесь, и упал, не видя уже больше ничего.