Онлайн книга «В темном-темном космосе»
– Поторопись, – велел Мастерсу Дженкинс. Корабль пробила еще одна частица, а пилот только вскрывал банку Х-420. Сам штурман занимался дырками в своей части корабля. Он приготовил целую горку заплат; воздух тем временем утекал через десяток пробоин, и давление падало. – Похоже, мы нарвались на небольшую бурю! – крикнул из дальнего конца судна Барстоу. Дженкинс мрачно усмехнулся. Вокруг него рикошетили частицы мусора: дырявили плотную обшивку, проходили сквозь стены и опрокидывали шкафы. – Рация! – отчаянно вскрикнул Мастерс. Очередной осколок лишил «Персефону» связи. – Второй двигатель вышел из строя, – доложил Барстоу. Взглянув на приборную панель, Дженкинс произнес: – Давление все еще падает. О том же сигнализировали барабанные перепонки. Мимо, всего в нескольких дюймах от Дженкинса, пронесся кусок метеорита размером с кулак и пробил дыру в носу корабля. Штурман принялся лихорадочно заделывать пробоину, через которую наружу уходил воздух, а внутрь просачивался космический холод. Руки мерзли, немели, двигаться становилось все трудней и трудней. – Дженкс! – позвал Барстоу. – Реактор барахлит. Руби питание! Дженкинс отключил подачу энергии, и судно погрузилось во тьму. Дальше работали на ощупь. – Проклятье! – вскрикнул Дженкинс: его обдало дождем из осколков плексигласа. Оказалось, кусок металла пробил лобовой иллюминатор; воздух с воем устремился наружу, увлекая штурмана за собой. Так бы его и высосало из кабины, не успей он вовремя наложить заплату. Задыхаясь, Дженкинс обработал края пробоины. – Корабль так долго не выдержит! – завопил Мастерс. – Нас порубит в фарш! И вдруг все стихло. Искалеченная «Персефона» продолжила свой путь на Марс, а облако частиц, вращаясь, понеслось дальше, к Солнцу. На борту царил кромешный мрак. Дженкинс не видел ничего, только искры мелькали перед глазами. – На корме порядок, – доложился Барстоу. – Реактор можно запускать. Дженкинс на ощупь добрался до приборной панели и подал питание на реактор. Плавно загудели, оживая, двигатели, однако тьма никуда не делась. – А свет? – спросил Мастерс, пробираясь в переднюю часть корабля. – Его бы тоже неплохо включить. Дженкинс пальцами пробежался по приборной панели, проверяя рычажки и кнопки. – Странно, – произнес он. – Свет включен. На корме закашлялся поврежденный движок, и только сейчас Дженкинс понял, что корабль потерял скорость и на борту у них – невесомость. – Реактор фурычит, – сообщил, возвращаясь на мостик, Барстоу. – Но пару движков здорово зацепило. Остаток пути нам лучше проделать по инерции. – Я все-таки попробую наладить освещение, – сказал Мастерс и двинулся к панели. В темноте Дженкинс отлетел в сторону, уступая пилоту дорогу. Ему вдруг стало казаться, будто он, кувыркаясь, летит на дно черной бездны. Желудок выкручивало, сколько Дженкинс ни напоминал себе, что они просто в свободном падении. Забавные вещи вытворяет с чувством равновесия сочетание невесомости и темноты. – Ничего не понимаю, – произнес Барстоу. – Должно работать. – Должно-то должно, – отозвался Мастерс. – Только вот почему-то не работает. – Похоже, – заговорил Дженкинс, – из-за шторма повредило проводку. Или даже сами батареи. – Так нельзя, – ответил пилот. – Мы не можем без света. Где иллюминатор? – Я его запечатал, – сказал Дженкинс. – Попробую выяснить, в чем дело, – предложил Барстоу. Слышно было, как он оттолкнулся от стенки. Видимо, поплыл куда-то вглубь корабля. – Однако положеньице, – произнес Дженкинс, просто чтобы нарушить тишину. И вернулся к приборной панели, где на черном фоне тускло светились экранчики навигационного оборудования. Сверившись с показателями, Дженкинс убедился, что с курса «Персефона» не сбилась. – Ну и ладно, – сказал Мастерс. – Мы люди взрослые, темноты не боимся. Да, пилоты – и впрямь люди взрослые и обученные. Прошедшие двадцать различных тестов на стрессоустойчивость, четко знающие свой предел прочности, подтвердившие на испытаниях смелость и решительность характера. Вот только ни один тест не предусматривал такой ситуации. Вскоре вернулся Барстоу. – Ничего не нашел, но поиски неисправности продолжу. Хотя лучше, наверное, заранее смириться, что неделю-две мы проведем без света. – Погодите! – вспомнил вдруг Дженкинс. – У нас же есть… Он пошарил под приборной панелью. – …аварийный фонарик. – Не включай пока, – посоветовал бортмеханик. – Приборная панель на мостике светится сама по себе, зато счетчики на реакторе – нет. Мне фонарик пригодится, чтобы снимать показания. – И то верно, – ответил Дженкинс и убрал фонарик в карман. Повисла тягостная тишина. Она длилась и длилась, словно смешиваясь с угольно-черной темнотой. – Ну, – произнес наконец Мастерс, – можно ведь байки травить и песни петь. И начал насвистывать «Звездную пыль». Первые несколько дней пролетели незаметно: экипаж занимался ремонтом. Еду и воду искали, вслепую шаря в недрах судна. Заранее приготовили и отсортировали инструменты, которые пригодятся на искусственном спутнике Марса. Покончив с делами, экипаж принялся наконец травить байки, рассказывать анекдоты и читать стихи. Бурю они пережили довольно успешно, и настроение было приподнятое; космонавты весело парили под потолком, смеялись и обсуждали первое, что приходило на ум. Потом пришла пора задушевных бесед. Оказалось, что Дженкинс и Барстоу – старые космические волки, но судьба свела их на борту одного корабля впервые. Мастерс, напротив, лишь недавно получил лицензию пилота. В часы откровения выяснилось, почему Дженкинс терпеть не может оранжевый цвет, почему Барстоу в четырнадцать лет сбежал из дома и какие слова в ночь перед вылетом сказала Мастерсу жена. И они еще много чего – пожалуй, даже чересчур много чего – узнали друг о друге. В котел общения отправилось все: лучшие моменты жизни, самые трепетные воспоминания. И разговор, который следовало растянуть и смаковать до самого конца полета, завершился уж больно быстро. Космонавты будто проглотили изысканное блюдо в один присест, насытившись в мгновение. Остаток недели тянулся скучно и невыносимо долго. Барстоу нашел себе занятие: проверял и перепроверял проводку, схемы, цепи, батареи, пытался восстановить освещение. Дженкинс каждые несколько часов зависал у навигационных приборов, определяя положение судна, – лишь бы занять себя хоть чем-нибудь. В остальное время он либо спал, либо думал. |