Онлайн книга «Лавка старинных диковин»
– Так хотели ваши создатели? – Сомневаюсь. Впрочем, не важно. Мало ли кто чего от меня хотел. Главное, я сам себя вполне устраиваю. Мы двинулись вниз по реке. Паук указал место назначения – живописную полянку с растущими у воды кипарисами. – Солнцеед может явиться в любой момент. Вчера при снилось, значит так и будет. – Это что же, солнцеед вам пригрезился? И так можно обрести друга? – не поверила я. – Самый надежный способ. Вам, Лина, сны, похоже, в новинку? – Однажды приснился братик, маленький птенчик. Он пообещал, что мы скоро увидимся. – Это случится, не сомневайтесь. – Думаете, он существует? – Я его не встречал, но если он вам приснился, значит существует наверняка. – Помолчав, он добавил: – Сами понимаете, настало время перемен. Должно быть, я задремала. – Это мой друг солнцеед, образец фотосинтетического человека, homo syntheticus, – прозвучали слова паука. Я открыла глаза. Ростом пять футов, солнцеед смахивал на человека лишь издали. Его туловище, казалось, сплошь состояло из лиан и тыкв-горлянок; голову венчали блеклые побеги. – Через них он поглощает солнечный свет, – пояснил Паук, – и перерабатывает его во все необходимое для жизни. Солнцеед не разговаривает, но может издавать некоторые звуки. Вот эти, например, означают, что вы ему нравитесь. – Взаимно, – кивнула я. На теле солнцееда в какой-то бессвязной последовательности загорались и гасли огоньки. Паук словно прочел мои мысли. – Да, он передает информацию световыми сигналами. Не азбукой Морзе. Этот язык мне пока не удалось расшифровать, да и нужды особой нет. Солнцеед вполне понятно говорит со мной во сне. Паук рассказал, что питается солнцеед солнечным светом и дождем и начисто лишен аппетита в привычном смысле слова. Вся его еда на вкус одинакова, что неудивительно при такой диете. То же и с сексуальными потребностями, поскольку он саморазмножающийся. – И много таких, как он? – спросила я. – Солнцеед творит себе подобных почкованием, но официальное производство давно приостановлено. Власти сочли homo syntheticus чересчур инертным. Правильно, ему ведь не нужно зарабатывать на жизнь, а новому человеку такое не пристало. – Но солнцееда не уничтожили! – Его вышвырнули как отработанный материал. Посчитали мертвым и бросили на кучу мусора. Однако не так-то просто убить растение. Вдобавок зима выдалась теплая, с дождями, и солнцеед оправился. Я встретил его на городской свалке и привел сюда. Теперь он цветет и пахнет. – Очень благородно с вашей стороны, господин паук. – Люди нового образца должны помогать друг другу. Солнцеед обрел место в жизни и призвание. – И в чем оно заключается? – В духовной эволюции, кажется. Его плотские радости, если таковые вообще имеются, сведены к минимуму, что дает простор для любви и тяги к прекрасному. – По мне, просто идеал человека, – сказала я. – Но он вовсе не человек. Внешность здесь обманчива, это лишь дань антропоморфному сентиментализму его создателей. По сути, солнцеед самый диковинный из нас. Он не подчиняется желаниям в силу отсутствия таковых, не страдает вкусовыми пристрастиями, питаясь исключительно светом, а саморазмножение исключает тягу к сексу. Вдобавок солнцеед не обладает эстетическим чувством ввиду неспособности творить материальные объекты. Не можешь сотворить объект – значит не можешь вникнуть в его суть и полюбить. – Что же тогда он любит? – Мне кажется, его разум освобожден для мыслей высокоморального, этического и эстетического плана. Солнцеед любит саму игру жизни, обладая достаточной чувственностью, чтобы оценить вечное торжество этого процесса. В отличие от настоящих людей, эта игра для него не оканчивается смертью, ибо он во всех отношениях бессмертен, творя растения, которые суть продолжение его самого. Из человеческого в нем только любовь к игре. И эта игра сейчас требует, чтобы ты, русалочка, отправилась к морю и нашла своего суженого. – Я и сама не прочь. А как же вы, господин паук? – Во мне тоже мало человеческого. Мой организм принимает пищу, но не наслаждается ею. Половое влечение присутствует лишь в слабой форме, не даруя удовольствия от процесса. Металлическая и механическая природа моего тела отлучила меня от плотских тягот и утех. Вскоре паук и солнцеед ушли, оставив меня в одиночестве. Размышляя о словах паука, я все явственней понимала, что вступаю в пору чудес. Старые, отжившие свое формы жизни уступали место новым, вроде меня. Я барахталась на мелководье, помогая себе хвостом, и вскоре выбилась из сил. Вокруг плавали нечистоты – верный признак близости человеческого жилища. Захотелось передохнуть, подремать. Я закрыла глаза и увидела сон. Снова снился братик. – Сестричка, – чирикнул он, – прости, что являюсь только в грезах, по-другому пока не выходит, но я стараюсь, учусь. Тяжеловато, конечно. Удильщик снов говорит, что я самородок, поэтому надо учиться. Сестричка, берегись: впереди тебя подстерегают беды и преграды. Надеюсь упросить удильщика, чтобы помог тебе. – Какие беды? Что за преграды? Кто такой удильщик снов? Помедлив, братик произнес: – Мне этого не объяснить, сестричка, но чем смогу, помогу. Главное, так и плыви, не сворачивай, а помощь придет. Тут я проснулась, чувствуя себя одинокой, как никогда в жизни. Я снова пробиралась вниз по реке, когда вдруг послышался громкий плеск и чей-то рассерженный голос. Нырнуть и спрятаться не удалось – слишком мелко. Ко мне на полном скаку приближался всадник, но, приглядевшись, я увидела, что человеческая голова растет прямо из конской шеи. Широкоскулое, заросшее щетиной лицо пылало злобой и мрачной одержимостью. Решив, что это замаскированный под чудовище бандит, я закричала в отчаянии: – Убирайся прочь, негодяй! Человек-конь застыл на месте: – Сейчас задам тебе за «негодяя»! А ну, встань! Хочу на тебя поглядеть. Я выпрямилась на хвосте. Человек-конь опешил: – Что за чудо-юдо! – Я русалка. – Заметив в его взгляде недоумение, я пояснила: – Полудевушка-полурыба. – Первый раз такое вижу. – Взаимно, полумужчина-полуконь. Он покачал головой и нахмурился, что ему абсолютно не шло. Такой красавчик, когда не корчит рожи. – Да, я наполовину конь. Знаешь, кем меня считают люди? – Кентавром? – робко предположила я. – Ха, если бы! Паршивой клячей, не хочешь? – фыркнул тот. – И вдобавок секут, если медленно волочу плуг. Но это еще полбеды. Рассказать, что самое страшное? |